Трое уцелевших. Наковальня времени. Открыть небо

«Приют трансцендентной гармонии. Добро пожаловать!» У Мартелла задрожали колени. Лазаристы? Здесь? Зеленорясые еретики, побочные дети форстеровского движения. Одно время они имели успех на Земле и угрожали форстерам. К счастью, в последние двадцать лет дела их шли все хуже, и вскоре их осталась лишь жалкая горстка. Но как это они ухитрились открыть здесь, на Венере, церковь? Сделать то, что до сих пор не удалось форстерам?

В дверях появился приземистый человек средних лет, седой, с одутловатым лицом. Как и Мартелл, он с помощью операций был приспособлен к жизни на Венере. Лицо его выражало довольство и доброжелательность. Он произнес:

— Меня зовут Кристофер Мандштейн. Я слышал о вашем приезде. Прошу вас, входите!

Мартелл заколебался, Мандштейн улыбнулся.

— Входите, входите, брат! Вашей душе не грозит никакая опасность, если вы сядете за трапезу с лазаристом. Не так ли? От вас осталось бы кровавое месиво, если бы юноша не вступился за вас. А послал его я!

Надеюсь, вы не будете настолько невежливы, что откажетесь от моего гостеприимства?

3

Миссия лазаристов была скромной. Тем не менее создавалось впечатление, что обосновались они здесь прочно. В одном из помещений находился алтарь, украшенный статуэтками и другими безделушками. Имелись в доме и библиотека, и комната для миссионера. За забором Мартелл увидел мальчишек, которые рыли котлован для фундамента.

Мартелл последовал за Мандштейном в библиотеку и увидел корешки хорошо знакомых книг: здесь были произведения Ноэля Форста в кожаных переплетах, в том числе уже ставшее библиографической редкостью первое издание.

— Вы удивлены? — спросил Мандштейн. — Не забывайте, что мы тоже признаем духовный авторитет Форста, хотя сам он и относится к нам с презрением. Прошу садиться! Стакан вина? Здесь хорошее белое вино.

— Спасибо, с удовольствием, — ответил Мартелл. — Извините, что не представился. Меня зовут Николас Мартелл. Могу ли я поинтересоваться, что вы здесь делаете?

— Я? О, это длинная история, и не очень красивая. Я был молод и глуп, позволил обмануть себя — и вот я здесь уже сорок лет. За это время я примирился со своей судьбой. Пришел к выводу, что лучшего не заслужил.

Впрочем, здесь не так уж и плохо.

Болтливость Мандштейна не понравилась Мартеллу, привыкшему четко и скупо выражать свои мысли, поэтому, воспользовавшись секундной паузой, он вставил:

— Это очень интересно, брат Мандштейн! И давно ваш орден действует здесь?

— Около пятидесяти лет.

— Непрерывно?

— Да. У нас здесь восемь церквей и около четырех тысяч прихожан.

Главным образом из низшей касты. Высшая каста вообще нас игнорирует.

— Тем не менее она вас терпит, — заметил Мартелл.

— Да, но лишь потому, что считает ниже своего достоинства замечать нас.

— И все же эти люди убивали каждого миссионера, посланного сюда Форстом, — сказал Мартелл. — Как вы это объясните?

— Может быть, они видят в вас силу, которой не усматривают в нас, предположил Мандштейн. — А они восхищаются силой. Вы, наверное, уже убедились в этом, иначе не отважились бы отправиться в город из аэропорта пешком. Попав в безвыходное положение, вы продемонстрировали им свою силу.

Разумеется, весь эффект этой демонстрации был бы испорчен, если бы вас переехало колесо. А это ему почти удалось. — Ему наверняка бы это удалось, не заметь я случайно, в какое неприятное положение вы попали. Как вам нравится вино?

Мартелл еще не притрагивался к вину. Он сделал глоток, понимающе кивнул и сказал:

— Неплохо. Скажите, Мандштейн, вы действительно смогли обратить аборигенов в свою веру?

— Отчасти да, но только отчасти…

— Трудно поверить в это. Наверное, вам известно кое-что, чего не знаем мы.

Мандштейн улыбнулся:

— Дело совсем не в знаниях, а в том, что мы можем им предложить.

Пойдемте со мной в часовню.

— Мне бы не хотелось.

— Прошу вас. Уверяю, что я не собираюсь расшатывать ваши убеждения.

Заразного там тоже ничего нет.

Против своей воли Мартелл последовал за еретиком в его святая святых.

С неприязнью он рассматривал иконы, статуэтки и другие атрибуты религии лазаристов. На алтаре, где в храме форстеров горел Голубой Огонь, находилась мерцающая модель атома, электроны которого непрерывно двигались по орбите. Увидев эти детские штучки, Мартелл усмехнулся в душе.

Мандштейн сказал:

— Ноэль Форст, несомненно, самый замечательный человек нашего времени, и мы ни в коей мере не склонны его недооценивать. Он видел закат культуры, бегство людей в регенерационные камеры и немало других не менее плачевных вещей. Он понял, что старые религии отжили свой век, что время взывает о новых религиях, синтетических и электрических. Он понял, что старая мистика должна быть заменена новой, научной. И его Голубой Свет это фантастический символ, радующий глаз так же, как радовал крест. Может быть, даже больше, поскольку он современен. Форст хотел дать своему культу теоретическую основу и думал, что это приведет к окончательному успеху. Но он не до конца все продумал…

— Не слишком ли смело сказано? Не забывайте: на Земле мы пользуемся влиянием, которым не могла похвастаться ни одна из религий прошлого…