Трое в лодке, не считая собаки

И мы все попробуем посчитать это в уме, и у каждого получится разный ответ, и мы начнем друг над другом глумиться, и в общей склоке делимое будет забыто, и дядюшке Поджеру придется мерить все заново.

На этот раз он возьмет для этого кусок шнура. В решающий миг, когда старый дурак наклонится под углом в сорок пять градусов (пытаясь дотянуться до точки, которая на три дюйма дальше, чем он может достать), шнур соскользнет, и дядюшка рухнет на пианино (при этом внезапность, с которой его туловище и голова разом ударяют по каждой ноте, создает необыкновенный музыкальный эффект).

И тетушка Мария сообщит, что не позволит детям стоять тут вокруг и выслушивать такой слог.

Наконец дядюшка Поджер снова отметит нужное место, левой рукой нацелит гвоздь, в правую возьмет молоток. С первым ударом он разобьет себе палец и с воплем выронит инструмент — кому-нибудь на ногу.

И тетушка Мария кротко заметит, что когда в следующий раз дядюшка Поджер соберется забить в стену гвоздь, то, она надеется, он предупредит ее об этом заблаговременно (так, чтобы она смогла приготовить к отъезду необходимое и провести недельку у матушки, пока забивается гвоздь).

— А! Вы, женщины, вечно поднимаете этакий шум по всякому пустяку, — ответит дядюшка Поджер, вставая. — А мне вот такая работа нравится.

Затем он предпримет другую попытку, и гвоздь, со вторым же ударом, уйдет в штукатурку, с ним впридачу полмолотка, а дядюшку Поджера швырнет в стену с такой силой, что он расквасит нос почти в лепешку.

И нам снова нужно искать линейку и шнур. Делается новая дырка. Ближе к полуночи картина висит на стене (очень криво и ненадежно); стена же на несколько ярдов вокруг выглядит так, будто ее ровняли граблями. Каждый из нас смертельно измотан и валится с ног — каждый из нас, кроме дядюшки.

— Ну вот! — скажет он, тяжело спрыгивая с табурета на мозоли поденщицы и с явной гордостью обозревая произведенный разгром. — Что ж… А ведь кто-нибудь позвал бы рабочего, для такого-то пустяка!

Гаррис, когда постареет, станет таким же. Я это знаю, и я ему об этом сообщал. Я сказал, что не могу позволить ему взваливать на себя так много работы. Я возразил:

— Нет! Ты раздобудь карандаш, бумагу и прейскурант. Джордж пусть записывает, а делать все буду я.

От первого списка, который был нами составлен, пришлось отказаться. Было ясно, что верховья Темзы недостаточно судоходны, чтобы вместить судно, которое бы справилось с грузом необходимых, как мы решили, вещей. Мы разорвали список и переглянулись!

Джордж сказал:

— Так совсем ничего не выйдет. Нужно думать не о том что бы нам пригодилось, а о том без чего нам не обойтись.

Временами Джордж решительно благоразумен. Просто на удивление. Я бы назвал такое «подлинной мудростью» (не только в отношении данного случая, но и говоря о нашем странствии по реке жизни вообще). Как много людей, в этом странствии, грузят и грузят лодчонку, пока наконец не утопят ее изобилием глупостей, которые, как эти люди уверены, для удовольствия и удобства в дороге — суть самое главное… И на деле которые — бесполезный хлам.

Как они пичкают, по самую мачту, свое маленькое несчастное судно! Драгоценной одеждой, большими домами, бесполезными слугами, толпой шикарных друзей (которые за вас не дадут и двух пенсов, а сами вы за таких не дадите полутора), дорогими увеселениями (которые никого не увеселяют), формальностями и манерами, претензиями и рисовкой, и — самый тяжелый безумный хлам! — страхом того, что подумает мой сосед. Роскошью, которая лишь пресыщает; удовольствиями, которые только набивают оскомину; фасоном, от которого (как от того железного обруча старых времен, что надевали на преступную голову) пойдет кровь и потеряешь сознание!

Все это хлам, старина — все это хлам! Выкидывай за борт. Из-за него так трудно грести, что ты валишься на веслах в обморок. Из-за него рулить так тяжело и опасно, что тебе ни на миг не освободиться от заботы и беспокойства, ни на миг не передохнуть в мечтательной праздности… Нет времени поглазеть на легкую рябь, которая скользит по отмелям; на блестящих зайчиков, которые прыгают по воде; на могучие дерева вдоль берега, зрящие в собственное отражение; на леса, все зеленые и золотые; на белые и желтые лилии, на хмурую волну камышей, или осоку, или ятрышник, или голубенькие незабудки.

Старина, выкидывай хлам за борт! Пусть ладья твоей жизни будет легкой, и пусть в ней будет только необходимое — скромный дом и несложные радости; пара друзей, которых стоит называть друзьями; тот кого любишь ты и кто любит тебя; кошка, собака и пара трубок; сколько надо еды и сколько надо одежды (и чуть больше чем надо питья, ибо жажда — страшная вещь).

И ты увидишь, что лодку теперь легче вести и что теперь ее не тянет перевернуться. А если она все-таки перевернется, так пусть — простой и добротный скарб ее не боится воды. И ты найдешь время на размышления и на труд — на то чтобы упиваться сиянием жизни — на то чтобы слушать Эолову музыку, которую ветер Всевышнего извлекает из струн людских душ вокруг[10] — на то чтобы…