До этого ученик произносил «have» вполне корректно. Теперь же, дойдя до этого слова, он замолкал, собирался с мыслями и произносил такое, о чем можно было догадаться только по контексту.
За исключением мучеников ранних веков христианства, я полагаю, немногим пришлось пройти сквозь такие мучения, сквозь которые прошел я, пытаясь добиться корректного произношения немецкого слова «Kirche». Задолго до того, как мне это удалось, я твердо решил, что чем ломать голову и язык, лучше вообще не заходить в Германии в церковь.
— Да нет, нет, — объяснял мой учитель (он был человек въедливый). — Вы говорите так, будто оно пишется «K-i-r-c-h-k-e». Нет там никакого «k». Нужно говорить...
И он снова, в двадцатый раз за все утро, показывал мне, как нужно говорить. Грустно было то, что я никогда в жизни не смог бы уловить никакой разницы между тем, как говорил он и как говорил я. Тогда он избрал другой метод.
— Вы произносите горлом, — объяснял он. (Он был прав, я произносил горлом.) — А надо, чтобы звук шел отсюда...
И толстым пальцем он обозначал область, из которой мне следовало извлекать звук. Возникавший в результате мучительных усилий звук ассоциировался с чем угодно, только не с местом отправления святого культа.
Я извинялся.
— Боюсь, это сделать просто нельзя, — говорил я. — Видите ли, всю жизнь я говорил как бы ртом. Я вообще не знал, что человек может говорить желудком. Боюсь, не слишком ли поздно мне теперь переучиваться.
Часами практикуясь по темным углам и тихим улочкам — к ужасу случайных прохожих, — я, наконец, добился корректного произношения этого слова. Учитель мой был в восторге, и я сам, пока не попал в Германию, был счастлив. В Германии оказалось, что никто не понимает, что я вообще имею в виду. Добраться до церкви мне не удалось ни разу. От правильного произношения пришлось отказаться и скрупулезно восстановить первое, неправильное. Тогда лица вокруг озарялись улыбкой, и мне говорили, что она — за углом, или вниз по улице, или где она там была.
Еще мне кажется, что обучать произношению иностранного языка можно куда эффективнее, если не требовать от ученика этих анатомических акробатических трюков, которые, как правило, невыполнимы и всегда бесполезны. Вас могут заставить сделать, например, такое: «Прижмите миндалевидные железы к нижней стенке гортани. Затем выпуклой частью лингвальной перегородки, поднятой почти до, но не касающейся полностью язычка, концом языка попытайтесь дотянуться до щитовидной железы. Сделайте глубокий вдох и сомкните голосовую щель. Затем, не размыкая губ, произнесите „гару”».
И когда вы так сделаете, им все равно этого мало.
Глава XIII
По дороге домой мы заехали в немецкий университетский город, желая получить представление о студенческом образе жизни, — любопытство, которое мы смогли удовлетворить благодаря любезности немецких друзей.
В Англии мальчик играет до пятнадцати лет, затем до двадцати работает. В Германии работает мальчик, а развлекается юноша. Немецкий мальчик идет в школу в семь утра летом, в восемь — зимой, и в школе он учится. В результате в шестнадцать лет он основательно знает классические языки и математику; знает историю в том объеме, какой необходим человеку, вынужденному принадлежать к политической партии; и все это вдобавок к тщательной подготовке по языкам современным. Таким образом, восьми семестров, которые длятся более четырех лет, ему, если только молодой человек не метит в профессоры, хватает с ненужным избытком.
Немецкий учащийся спортом не занимается, и очень жаль, потому что спортсмен из него должен получиться хороший. Он немного играет в футбол, еще меньше ездит на велосипеде, с большей охотой играет на французском бильярде в душных кафе.