Трое за те же деньги (сборник)

Эрл вновь приковылял к дивану и уставился на склоненную голову Ингрэма.

— Неплохо время проводил, а?

— Большинство к солдатам относилось дружелюбно. Сам знаешь, как это бывает. Показывали фотографии сыновей, служивших в Бирме или где–нибудь еще, расспрашивали про Америку.

— Должно быть, здорово ты заливал, — заметил Эрл.

Ингрэм пожал плечами и попытался улыбнуться. Он чувствовал, что злость так и прет из Эрла, как жар из печки. Какого черта с ним случилось? Что так разозлило?

— А что ты скажешь о людях, Самбо? — не унимался Эрл. — Мне бы хотелось знать. Сам я никогда не встречал никого, кроме лягушатников и немцев.

— Ну, я же говорил, они очень приятны и дружелюбны. — Он понял, что так разозлило Эрла, и насторожился. — Я никого не знал близко, но к нам все хорошо относились.

— Ты никого не знал, да?

— Ну, я одного я знал довольно хорошо, — сознался Ингрэм. — Правда не очень долго, но это не имеет значения. Из тех людей, с которыми сразу находишь общий язык… Если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Я тупой, Самбо. Я не понимаю.

— Встретил я его однажды вечером в Лондоне, — продолжал Ингрэм. — Он просто сидел в баре с кружкой пива, и мы разговорились.

— Ты ходил с ними в бары, да?

Ингрэм пристально посмотрел на него.

— Верно. И ещё мы пользовались общими туалетами. Это именно то, за что мы боролись. Демократия. Общие сортиры.

— Так что насчет этого человека? — Глаза Эрла угрожающе сузились. Что насчет него, Самбо?

— Он был из Шотландии, — сказал Ингрэм, пристально вглядываясь в искаженное яростью лицо Эрла. — Лет шестидесяти. Любитель музыки. Спросил, не хочу ли я пойти с ним завтра на концерт. Я конечно ответил, что с удовольствием. И мы отправились. Потом он повозил нас с приятелем по Лондону. По пригородам, где стояли ровные ряды маленьких кирпичных домиков с цветами в палисадниках. Провез по Пикадилли, отвез в Истэнд, где люди так бедны, что им не удается даже выпить. А потом показал маленькие английские пабы, где подавали джин и виски. Он здорово знал историю и говорил, что англичанин по имени Дизраэли однажды сказал: " — Хорошее существует в жизни только для немногих — для очень немногих». Мысль эта шотландцу не нравилась. Потом он отвез нас на вокзал Паддингтон и мы вернулись в свою часть. — Ингрэм уронил нож на стол. — Вот и вся история про англичан.

— А почему он выбрал вас? В нем было что–то странное?

— Я не могу сказать.

— А как насчет девочек? Как насчет баловства со шлюхами, Самбо?

Ингрэм отвел взгляд: он не в силах был видеть бессмысленной ярости, залившей лицо Эрла. " — Почему? — горько подумал он. — Почему я должен оправдываться за грехи десятилетней давности?»

— Я рассказал достаточно, — отрезал он, неожиданно почувствовав презрение к самому себе и к Эрлу. — Я никогда не брал в Англии ничего, если мне не предлагали. На блюдечке с голубой каемочкой.

— Тебе удалось избежать настоящей войны. Ты служил не в армии, а в раю.

— На меня надели солдатскую форму и посадили на корабль. Что я должен был делать? Выпрыгнуть за борт и плыть на фронт с ружьем в зубах?

Эрл встал и вернулся к окну, снедаемый беспричинной злостью.

— Ты должен был оказаться рядом со мной, Самбо, — сказал он. — Чтобы увидеть войну. Я покинул штаты рядовым. А четыре года спустя стал сержантом. Только дюжина ребят из нашей части прошла всю войну. Остальные погибли — либо в Африке, либо во Франции, либо в Германии. Каждый раз, когда возникал избыток Пурпурных Сердец (американский орден — прим. пер.), нас посылали на передовую.

— Ты служил в Первой дивизии?

— Ты о ней слышал, да?

— Конечно. Эта часть прославилась по–праву.

— Ты правильно думаешь. — Он хромал взад–вперед по комнате, распираемый воинственной гордостью. — В нашей части собрали лучших в мире парней, а потом половину из них угробили, чтобы её прославить. Представляешь, все офицеры, которые плыли вместе с нами из Штатов, погибли в боях. Командир, начальник штаба, четверо вторых лейтенантов. Все погибли в бою. — Эрл двинулся к дивану, неожиданно ощутив растерянность и усталость. Его настроение изменилось и смягчилось; казалось, что холодный клубок злости в груди растаял. — Один из наших вторых лейтенантов был совсем мальчишкой, — он медленно покачав головой. — Парня звали Мердок. Он играл в футбол в Санта Кларе. Боже мой, он был настоящим атлетом. Природа дала ему все. Прекрасная внешность, дивная улыбка. Его никогда ничто не обескураживало. Думаю, его можно было назвать настоящим оптимистом. Он постоянно всех подбадривал. И погиб во Франции. Пуля прошла прямо через каску, вошла сзади и вышла спереди. Когда мы его перевернули, парни стали богохульствовать — так ужасно было видеть его жутко изуродованным.

Эрл забыл про Ингрэма, забыл про холодную комнату с отвратительной больничной вонью, забыл о том, что придется умереть, если полиция его поймает; все это вытеснили гордые и болезненные армейские воспоминания. Никаких сомнений, это были лучшие дни в его жизни. При всей грязи и мерзости войны лучшего времени он не знал.