Трогать нельзя

— Слушай сюда, Гарик. — Я сознательно немного повышаю голос, до утробного рыка, которого пугаются до усрачки мои подчиненные, — забудь этот номер. Это раз. Забудь, как выглядит моя сестра. Это два. И передай привет братишке. Это три.

— Эй, брат, ты чего такой нервный? — судя по голосу, паренек все же напрягся, — при чем тут мой брат? Я сам решаю, кого приглашать на шоу! Я же этот… Арт-директор! Мартик не в курсе вообще! А Татка просто говорила как-то, что хочет выступать… А на днях выступила… А нам певица как раз…

— Моя сестра в твоем шалмане петь не будет! — Рявкаю я, уже не сдерживаясь, — и нигде не будет! Ясно тебе, утырок? Забудь ее номер! Еще раз тебя рядом обозначу, сдам брату в компактном состоянии — в коробке из-под обуви!

Я кладу трубку, коротко смотрю на свое отражение и вижу, как на меня, взбешенного зверя, смотрит так не вовремя вышедшая из ванной Татка.

Я резко разворачиваюсь, пытаясь на ходу что-то сделать с лицом, чтоб не выглядеть совсем уж людоедом. Но, судя по напряженному лицу моей девочки, не особо выходит.

Она кутается в длинное банное полотенце, мокрые волосы взъерошены, лицо чистое и нежное.

Ангел.

Вот только взгляд напряженный и испуганный.

Смотрит на свой телефон в моей лапе.

— Ты разговаривал по моему телефону?

Голос пока что спокойный. И тоже немного напряженный.

— Да. Он зазвонил. Я взял.

Ну а смысл отпираться? Она будет каким-то Гарикам давать свой номер, а я должен как это все воспринимать?

— Зачем?

— Затем, что нечего всяким мудакам свой номер давать!

— Кому и что давать, решу я сама, понятно! — Татка неожиданно скалится, становясь до ужаса похожей на… Меня! Все же годы совместного житья даром не проходят!

Голос повышает, пальчиками перебирает полотенце у груди.

Я невольно отвлекаюсь на это.

Смотрю, как капли прозрачные скользят по нежной коже шеи. Смаргиваю фантазию, где я отслеживаю путь каждой капли. Языком.

— Тата… Это не тот человек, с которым тебе надо общаться…

Я сознательно стараюсь погасить конфликт, несмотря на ее взбрык, за который надо по заднице бы дать… Понимаю, что, наверно, немного перегнул, когда полез в ее телефон.

Но так. Немного. Чуть-чуть…

Татке хочется свободы. Хочется ощущать себя независимой.

А я не готов ей пока сказать, что у нее больше никакой свободы не будет. И независимости — тоже.

Потому что она — моя.

И если раньше я только следилку на телефон ставил и людей просил по ней отзваниваться, то после того, как она стала полностью моей…

Ну, бля. О какой свободе может идти речь?

Моя девочка должна быть рядом.

Конечно, она доучится.

И, возможно, будет работать.

Там, где я разрешу.

И вообще, скорее всего, она скоро будет очень сильно занята другими вещами. Более важными и нужными.

Просто она пока про это не знает. А я знаю. И потом ей обязательно скажу. А сейчас…

— Тат…

Я шагаю к ней, пытаюсь обнять, но она, упрямо сжав губки, ускользает.

Задирает подбородок и, перебирая голенькими розовыми пяточками, бежит в спальню.

Я выдыхаю, опять изучаю свою рожу в отражении, нахожу ее уже более-менее удовлетворительной и не пугающей, и топаю за ней.

Успокаивать и утешать.

Ну а куда деваться, Серег?

Сам виноват, втрескался в малолетку практически.

Терпи теперь.

Непростое утро.

— Сергей Юрьевич, — голос Ирины-бухгалтера звучит спокойно, ровно. Как всегда, когда грядет большая и толстая жопа, способная прикрыть все, что можно. И нельзя тоже. — У нас недостача на втором объекте. И серьезная. И еще кое-что. Я направила вам отчет о проверке.

Я перебарываю желание закурить, потому что с некоторых пор решил бросать, чувствую злость еще и от этого, будто мало мне, открываю документ.

И уже в голос матерюсь.

Вот что бывает, когда вожжи ослабляешь. Кони идут туда, куда их конячьи мозги подсказывают. Обычно, в наливные луга барина.

А потом, когда спохватываешься — уже поздняк метаться. Поля вытоптаны и выжраны, а барин тебя плетью хлещет. По роже.

Я читаю и понимаю, что, не иначе, судьба меня вела, когда я Ирину отправил инспектировать СТОшки. Ну, как судьба… Налоговая, матушка. В кои-то веки сработала на руку мне. Потому что объем навороченной херни такой, что удивительно, как еще полиция не появилась.

Чем глубже погружаюсь, тем явственнее ощущаю, как сжимаются кулаки и седеют, сука, волосы.

Потому что у меня на второй СТОшке неопознанные детали. И махинации странные. А это все — верный признак криминала.

— Геннадьич, — это я уже покурил, успокоился и даже кофе выпил. И могу говорить. — Принимай Маяк. Сегодня. Всех, кто там сейчас работает — рассчитать. Без выходного пособия. И выплаты зарплаты. Будут возникать, отправляй ко мне. У Ирины получи полную информацию и итоги инвентаризации.

Геннадьич не сдерживается, матерится в трубку многослойно и витиевато. Суть его высказываний сводится к одному — где брать людей.

— Бери с собой одного из Зверят. Пока что вдвоем справляйтесь. И ищи людей.

Кладу трубку.

Курю опять. Думаю.

Вот на кой хер мне это все надо? Эти мастерские, эти проблемы вечные с леваком. Нахер. Надо придумать, кому это неприбыльное и нервосжирательное дерьмо сбыть.