Подыскать жилье оказалось не так-то просто: вариантов много и ни одного хоть сколько-нибудь приемлемого. Через несколько недель безрезультатного поиска до меня наконец дошло: все эти обитатели гостиницы осели здесь не потому, что им так нравится, а потому, что не нашли ничего лучшего. Четверть века назад, когда мы приехали в Америку, наше вступление в новую жизнь происходило по букве неписаного закона, единого для всех эмигрантов. Трущобные апартаменты, обноски из Армии спасения[41], цепляние за копеечные подработки, приобретение необходимых предметов быта на гараж-сейлах. «Пер анус ад астра», как шутил, бодрясь, мой отец. Тогда все это так перепахало меня, подростка, что, кажется, если бы я еще в юности выбрал стезю писателя, мне бы ничего не стоило состряпать какой-нибудь автофикшн про изживание детской травмы. Но кроме беллетризации есть и другие способы изживания – например, пройти иммиграцию заново. И вот через двадцать пять лет я снова стал переселенцем, однако на сей раз все происходит с точностью до наоборот: вместо безработицы и трущоб – пятизвездочный люкс, оплаченный работодателем. И никакой возможности выйти за пределы этого «райского уголка», стать частью окружающей тебя африканской жизни. Открыточный оазис на поверку оказывается очередным гетто, как будто в отместку за то еще непозабытое время, когда колонизаторы старательно отгораживались от всего африканского. Хотите привилегированной изоляции? Вот вам, пожалуйста. Бывшие соотечественники двух мастей, русские и американцы, только и могут сказать: «Понимаешь, братан, африканцы совсем другие, и нас тут не любят». В этом они похожи, последние солдаты советского колониализма и белые воротнички колониализма американского, – в готовности ощутить себя жертвой. На кимбунду ни те ни другие, естественно, не знают ни слова. Я тоже не знаю, но я здесь без году неделя. Если б прожил столько, сколько эти экспаты-старожилы, что-то наверняка бы выучил. Хочется верить. Хочется думать, что ты другой. Привилегированная изоляция, жизнь за стеклом. Но при чем тут я? Меня-то за что наказывают, не давая вписаться в партитуру города, куда я приехал? Или это просто проверка на вшивость? Кто ищет, тот всегда найдет? И правда, на излете третьего месяца я нашел пусть и не совсем то, что искал, но в целом вполне, как мне показалось, приличный вариант. Теперь я смогу называть таксистам свой адрес, как настоящий луандец: живу в Майанге, на руа Эдуарду Мондлане, рядом с кубинским посольством и парком Хосе Марти. Когда я сообщил это Синди, тот с присущим ему остроумием напомнил мне, что в данном контексте португальский глагол «живу» (moro) не сильно отличается по произношению от глагола «умираю» (morro). Вся разница в том, что в первом случае «р» – раскатистое, а во втором – грассирующее. «Eu moro no morro e morro no morro»[42]. Смотрите, Дэмиен, не перепутайте!