Троянская война. Реконструкция великой эпохи

Герои, по представлениям Платона, должны напоминать богов. А потому им должен быть чужд страх перед судьбой, а также перед ее самым ужасным воплощением — Аидом. Но у Гомера и боги трепещут перед Аидом, и Ахилл в своих размышлениях предпочитает отказаться от царствования над мертвыми в пользу жизни даже в роли батрака у самого бедного земледельца. Но если смерть неизбежна, герой принимает свою судьбу, совершая подвиги. И в этих подвигах уподобляется богам, оставаясь человеком. Напротив, у Платона герои должны лишиться признаков обычных людей и стать воплощенной, но холодной идеей доблести и достоинства.

Платон считает совершенно неприемлемыми как брань между богами, так и между героями. Склока между Ахиллом и Агамемноном, с которой начинается известный нам текст «Илиады», дискредитирует героев. Ахилл не может быть столь истеричным, как он предстает в сцене, выражающей его переживания от смерти Патрокла. Если Ахилл — богоподобный герой, он не должен осквернять труп Гектора, требовать за него выкуп, убивать пленных перед жертвенным костром Патрокла, а тем более — противоречить речным богам и даже угрожать Аполлону. Ахилл оказывается для Платона самым негодным героическим персонажем.

У Гомера все персонажи — великие, прекрасные и богоподобные. Даже Автолик, которого считают дедом Одиссея по матери, «великий клятвопреступник и вор». Этими качествами наделил его Гермес. Значит, они божественны! Что предосудительно для обычного человека, может быть божественным у героя. Платона это не устраивает. Божественное и человеческое для него должны быть соединены в общей концепции бытия. Иначе нет никаких нравственных норм. Автолик превосходит других «вороватостью и заклинаньями», но это вовсе не делает его справедливым, даже если все это он применяет во вред врагам и на пользу друзьям. Именно к этой мысли подводит Сократ в беседе с Полемахом.

«Государство» Платона все пронизано отрицанием Гомера — рассуждениями о неполезности тех или иных его строк, непристойности выведенных Гомером образов, которые должны воспитывать благопристойность и благонравие, но почему-то не воспитывают. Видимо, Платону не были бы больше по душе сухие назидательные сочинения, но и излишняя живость характеров Гомера его тоже не устраивает. План Платона состоит в том, чтобы очистить образы героев, переписав всю мифологию и все неподобающие поступки отнести на счет других людей — не героев, а каких-то посторонних или дурных персонажей.

Платон, отрицая Гомера как нравоучителя, ставит его выше всех как поэта и родоначальника трагедии: Гомер — «первый наставник и вождь всех этих великолепных трагедийных поэтов». Но если следовать задачам познания, политики, философии, то придется Гомера противопоставить более высокому, сверхчеловеческому, ибо «нельзя ценить человека больше, чем истину».

Гомер и следующие за ним трагики сильны созданными им впечатлениями, но в жизни они, как полагает Платон, бесполезны, а то и вредны. Они ничего не создали, не придумали полезного, не писали законы и не руководили войсками. Платон совершенно не замечает, что не создавший никакого «образа жизни», Гомер создал целую эпоху, в которой только и мог родиться Платон. Он укоряет Гомера за отсутствие проявлений мудрости и навыков в полезном искусстве. Но все мудрости Платона и все полезные искусства почему-то опираются на образы Гомера.

В целом, отметив эволюцию представлений о божественном от Гомера до Платона, мы можем увидеть целостную картину. У Гомера уже почти не осталось страха перед хтоническими образами глухой древности, связанными скорее с преданиями материковых племен, живущих в лесистых горах (в отличие от жизнерадостных жителей побережья — минойцев). Боги Гомера антропоморфны и умолимы — отчасти и иногда человек может подчинить их своей воле. Хтонические сюжеты «Одиссеи» выглядят скорее занимательными сказками. Последующее рапсодическое украшение — это сопряженные с молитвами и заклинаниями сюжеты, которые также носят занимательный характер. И это больше всего раздражает Платона, который жил в период, когда живое религиозное чувство уже уступило место философским доктринам и религиозному доктринерству. Платоновские боги уже неумолимы. Но одновременно и безжизненны. В них верят, потому что так положено. И они теряют своеобразие вместе с антропоморфными характерами. Все это способствует созданию совершенных культурных и научных произведений, но одновременно способствует закату цивилизации: культура становится все великолепнее, законы совершеннее, но дух народа деградирует, религия формализуется и государство приходит в упадок.

Платонизм — это уже движение к единобожию, к пониманию Творца, к тому, чтобы всех богов понять лишь как небесные силы, как посредников между Богом и людьми. В «Пире» логически доказывается, что Эрот — не бог, а посредник. Аналогичным образом Платон мог бы построить рассуждения и по поводу других богов.