Троицкие сидельцы

Сторожа набросились на опешившего Ваньку и скрутили ему руки. Гаранька отчаянно закричал и кинулся на сторожей, колотя их кулаками.

Ванька рванулся изо всех сил, вырвался из рук сторожей и выхватил из-под короткого тулупа длинный нож.

— Уйди с дороги, объездчик! — крикнул он, угрожая ножом и загораживая собой Гараньку.

Сторожа отступили и изготовили бердыши.

— Смерти захотел, беглый колодник? — злобно спросил объездчик. — Хватай их всех!

— Стойте! — закричал Степан. — Мы царские гонцы!

Сторожа в нерешительности остановились. Степан торопливо достал грамоту с красной нитью и особой печатью троицких воевод.

— Остерегись, объездчик, охранная грамота!

Объездчик будто споткнулся о камень.

— Пропустить! — сквозь зубы процедил он и, резко повернувшись, ушел.

Попрощавшись с друзьями, Степан отправился в свою Стрелецкую слободу в Зарядье. Уходя, он слышал, как его друзья стучали в ворота, потом радостные крики, смех, плач…

На следующее утро они встретились и отправились в Кремль. Подошли к Фроловской башне[6], обратились к караульному. Но тот на все уговоры изредка отвечал: «Не велено пущать никого» — и преграждал им путь бердышом. Наконец подошел начальник караула, долго, придирчиво читал охранную грамоту. Кивнул Степану:

— Пойдешь со мной.

В караулке его тщательно обыскали, отобрали все оружие: саблю, кинжал и пистоль. Несмотря на протесты Степана, забрали у него и грамоту к царю, и письмо келарю Авраамию: мол, и без тебя вручат кому надобно. Долго расспрашивали. Убедившись, что не обманывает, повели к боярину, потом еще к одному. Василий Шуйский опасался лазутчиков самозванца, прочно засевшего в Тушинском лагере.

Статный боярин велел ожидать его перед какой-то тяжелой дубовой дверью, предупредив торжественно, что он идет к самому государю. Заметив, что стрелец взволнован, подумал, что немного осталось из тех, кто знал Шуйского и сохранил еще трепет перед царем. Разве что такая вот деревенщина, как этот молодой стрелец. Боярин внушительно пояснил, как, ожидая, себя держать, чтобы ни с кем не говорил, никуда не выходил, а молча сидел на месте.

Царь принял боярина в небольшой горнице. В полумраке темной горницы неясно виделось усталое серое лицо Шуйского. Рядом с ним стоял патриарх Гермоген и келарь Троицкого монастыря Авраамий. Боярин упал перед царем на колени, стукнулся лбом об пол около его ног и так, стоя на коленях, протянул ему грамоту и только потом встал. Царь взял ее.

— Авраамий, — промолвил он, обращаясь к монаху, — прочитай, что там пишут из Троицкой обители.

Авраамий подошел к окошку. Неторопливо зачитал послание, в котором воеводы и монастырские старцы сообщали о бедствиях крепости, о цинге, косившей людей, просили о немедленной помощи.

Василий Иванович слушал внимательно, угрюмо.

— Верно пишут. Но и Москву оборонять надо. Как только прогоним проклятого тушинского вора, пошлю помощь монастырю.

Темное, как на иконе, сухое лицо Гермогена нахмурилось.

— Государь! Аще падет обитель преподобного Сергия, то и Москва недолго сможет продержаться.

— Ты прав, владыка, но где взять воинов?

— Надо посмотреть по троицким подворьям в Москве, я слышал, там много лишних слуг.

Авраамий возразил:

— Нету у нас лишних слуг, все при деле. Совсем обезлюдели троицкие подворья в Москве, а многие даже закрылись. Откуда же такой слух пошел, будто много слуг? Но мы, конечно, найдем. Надо бы еще послать стрельцов да казаков, их из кремлевской охраны легко сотню-другую набрать.

Тут встрепенулся боярин.

— Не набрать легко, а сказать легко, келарь Авраамий! Мы царя охраняем! Нет, уж ты лучше из троицких слуг поищи. Патриарх верно говорит: уж больно много их набежало из обители, как только ее осадили! Небось одни старцы немощные там и остались!

Шуйский поднял руку.

— Велю тебе, Авраамий, набрать сто троицких слуг, обученных военному делу, — пойдут в обитель! И ты, — он указал на боярина, насупившего брови и поглаживавшего бороду, — наберешь сотню казаков! Но не из охраны.

Когда отворилась тяжелая резная дверь и появился боярин, Степан поднялся с лавки. Ему внушительно было сказано, чтобы он через день явился в Кремль — взять грамоту для воевод.

Возле Фроловских ворот он нашел встревоженных Мишу и Ваньку Голого.

— Гаранька пропал! — огорошил его Миша.

— Как пропал?

— Да вот отошел к церкви Покрова на рву, глядь, ан нет его. Заблудился небось мальчонка.

— Никуда он не денется. Он Москву немного знает, да и Кремль почти отовсюду видать, — попытался успокоить друзей Степан. — Давай обежим Кремль вокруг, может быть, Гаранька к другой башне вышел.

Пока они обошли Кремль (все же две с лишним версты!) и встретились, пока вернулись к Фроловской башне, стемнело. Подождали еще. Потом прошли опустевшую Красную площадь до Зарядья и, увидев, что на улицах стали расставлять рогатины и натягивать поперек цепи, побрели по домам. Расстались на Моховой.

А Гаранька, стуча зубами от холода и страха, плелся тем временем вдоль высокого забора по той же улице, где прощались наши друзья. Он заблудился, хотя многие улицы Москвы узнавал неплохо.