Троицкие сидельцы

И так это было сказано запросто, дружелюбно, что Иосифу стало совестно недавних своих мыслей о Гурии. Он несколько суетливо поторопился поставить на стол небольшой кувшинчик с легким, хотя и хмельным, заморским напитком, сохранившимся у него еще с мирных времен. Предложил Гурию, и тот не отказался. Полюбовавшись на золотистый нектар, искрящийся в узкой чаше, выпил.

Очень доверчив оказался старец Иосиф! Мудрый, где дело касалось книжных истин, житейски он остался простодушный. За долгие годы монастырской жизни так и не научился поставить себя, как положено соборному старцу.

— Ах, Гурий! — проникновенно говорил казначей. — Как жалею я людей, всех людей, они ведь страдают. Русские люди так много вытерпели на своем веку: и войны, и мор, и хлад, и голод. Они заслужили лучшей участи. А посмотри на нашу обитель — сколько схоронили мы достойных людей! Ты знаешь, Гурий, с утра до позднего вечера я хожу по монастырю и, поелику позволяют мои силы, укрепляю дух наших славных воинов и иных защитников, утешаю раненых, вдов и сирот… И сердце после этого, как в крови, иду в келью и вкус ее солоноватый на губах чувствую. Кровью все пропиталось.

Гурий угрюмо слушал стенания Иосифа. Конечно, он все это и сам видел, и знал, что враги, захватив монастырь, могут всех погубить. Но слезливость казначея презирал.

— …А больше всего жаль детишек. — Иосиф закрыл лицо руками, замолчал.

«И это — соборный старец», — внутренне поморщился дьякон, не понимая чувств казначея.

Иосиф отнял руки от лица.

— И после всех несчастий, ты посмотри, как все дружно стоят, твердо, насмерть стоят! Ни ропота, ни стона, а ведь иногда кажется, что невыносимо!

— Но бывают и изменники.

Иосиф презрительно отмахнулся.

— Ну, сколько их! Десять, может, не больше. Но остальные неколебимы. И укрепляешься в вере в русского человека…

— Вера в человека, — еще раз повторил он и вспомнил о подметном письме. — Да, да, надо всегда верить человеку и в человека, что бы ни говорили и ни писали о нем.

Гурий почуял, как что-то переменилось в тоне Девочкина.

— Какому человеку, что о нем говорят и пишут?

— Ты, Гурий, ясновидец, читаешь мысли или тебе кто сказал? Но сказать-то некому.

Монах медленно стал бледнеть. Что знает этот слезливый юродивый? Неужели тот попался и оговорил? Тут же опомнился: что он может знать, убогий глупец! Улыбнулся вымученно.

— О чем речь ведешь, брат Иосиф?

— Противно и говорить-то. Вот недавно нашел на тропинке, почитай. — Он протянул привставшему Гурию лист бумаги, и пока тот читал, испытывал неловкость.

И вот здесь-то на монаха дохнуло вдруг с замызганного листка ледяным ветерком, будто смерть махнула косой около самой головы, едва не задела.

Так вот где оказался чертеж, доверенный ему когда-то монастырским советом для сохранения, на котором показаны трубы к Нагорному пруду! Не сохранил, их украл беглец Ошушков и теперь оговаривает! Но ведь и не оправдаешься! Кто поверит, что это оплошность, а не измена? И разве осажденным легче от этого?

— А еще кто читал сей гнусный навет! — выдавил Гурий и, поняв, как удивит Иосифа его чрезмерное волнение, добавил: — Прости меня, что так близко к сердцу принял клевету.

— Успокойся, брат, никто не видал его.

— А что думаешь делать с ним? Ведь здесь написано: «Отдай воеводам!» — Гурий сделал движение рукой, будто хотел вернуть казначею бумагу.

— Что думаю делать? Дай сюда эту пакость! (Но Гурий медлил.) Так дай же!

Взяв бумагу, старец поднес ее к свече; бумага вспыхнула. Гурий, вцепившись в подлокотники кресла, весь подался вперед.

И тут раздались мерные, тяжелые шаги. Они приближались. Бумага почти догорела. Иосиф бросил горящий клочок на стол, последняя вспышка, и вот лишь черный пепел бугрится на столе. Без стука раскрылась дверь. Вошел стрелецкий голова и два стрельца с ним.

— Взять изменника! — четко проговорил голова.

Иосиф стремительно поднялся и предостерегающе протянул руку к Гурию, как бы защищая его.

— Он не виновен! — срывающимся голосом сказал казначей.

— Не бойся, Иосиф. — Голос Гурия был тих и внушителен. — Невиновных не тронут.

Стрельцы схватили Иосифа.

— Что это значит? — гневно спросил он.

Стрельцы молча связывали ему руки.

— Брат Гурий, скажи тогда ты, к чему это нелепое скоморошество?

Стрельцы закончили свое дело и быстро осмотрели келью, перевернув все вверх дном. По стенам метались черные тени. У Иосифа заломило в висках, что-то замельтешило перед глазами. Он зажмурился, потряс головой. Неужели это не кошмарный сон? Он открыл глаза и увидел: Гурий подошел к той заветной иконе, что неприметно висела у входа в келью, протянул руку к правому гвоздю и, повернув его, нажал.

Иосиф рванулся, но его крепко схватили.

— Не смей, Гурий! Заклинаю, отойди и не трожь ничего!