Троицкие сидельцы

Стрельцы заулыбались, явно сочувствуя парнишке. И воевода уступил. Да и, в самом деле, один ли Гаранька глядел смерти в лицо на стенах крепости? Вон их сколько, у иных и луки даже в руках и сабли. А женщины? В полном боевом снаряжении — кольчуга надета и шишак на голове, в руках тяжелый меч, или копье, или рогатина.

Из-за турусов юркнули ловкие воины. Прикрываясь щитами, они волокли лестницы к стенам, стреляли в русских пушкарей, паливших из пушек подошвенного боя. Канониры, развернув легкие орудия из-за турусов, тоже открыли огонь по крепости в упор, прикрывая атакующих.

Одна из передвижных башен, оставив слева Пивной двор, подкатилась вплотную к стене, как раз там, где стоял воевода Голохвастов. Башня оказалась всего на какие-нибудь полсажени ниже стены.

— Сюда! Огнем жечь турусы! — громовым голосом закричал воевода.

И тут же десятки смоляных горящих факелов, прочертив в наступившей темноте короткие огненные дуги, упали на башню, из которой через узкие бойницы непрерывно стреляли. Один факел влетел внутрь туруса, и там кто-то завопил истошно. Но из бойниц высунулись длинные железные багры и прочно зацепились крюками за зубцы стены. Облитые водой перед самым приступом, турусы не горели. Еще рядом лязгнули крючья устанавливаемой лестницы, а там еще одна появилась и еще одна… Закованные в железо опытные воины уверенно отражали удары рогатин и пик, рвались на стены. А из туруса стреляли из ружей, не переставая, в упор, и стрельцы невольно хоронились за зубцы стен от пуль. Скрежет стали, проклятья, стоны, грохот пушек, выстрелы пистолей и ружей — все слилось в грозный боевой гул сражения. Надвинувшаяся темень была на руку нападавшим: защитники не видели, что происходит рядом, на других башнях, не прорвались ли на стены или даже в крепость. Воевода Голохвастов напрягая голос, уверенно отдавал приказания, ободрял оборонявшихся. Его посыльные — пятеро молодых стрельцов, проворных и быстрых, — бежали то к воеводе Долгорукому, сражавшемуся у Плотничной башни, то на соседнюю Погребную, то на Конюшенную башню. По донесениям посыльных он понял, что основной удар направлен как раз на западную стену, и приказал перейти сюда отряду Нехорошко и засадной сотне Пимена Тенетева.

Из туруса удалось уложить толстые доски на стену, от нее отделяли теперь всего два-три шага. Опасность сразу возросла. Какой-то отчаянный жолнер вдруг вскочил на эти доски, громко закричал и с разбега влетел на стену, спрыгнул на верхний ярус. Удар копьем не достиг цели — острие скользнуло по стальным пластинам лат на груди и высекло искру. Воевода первым обнажил меч и нанес удар жолнеру. Но тут же еще трое ворвались на стену. Сразу с двух лестниц также навалились жолнеры и очутились на стене. Закипела ожесточенная схватка. Стрельцы, забрасывавшие турусы горящей смолой и серой, поспешили на помощь.

Гаранька кинулся к огромному чану с кипящей смолой, схватил палку, обмакнул ее в булькающую смолу, запалил. Подбежав к сражавшимся, он бесстрашно полез в свалку, размахивая горящей палкой. Тут подбежали стрельцы, окружили ворвавшихся на стену жолнеров, которые побросали оружие и сдались.

Осадная башня наконец запылала, и жолнеры, находившиеся в ней, побежали оттуда.

— Горит, горит! — закричали стрельцы, потрясая оружием. Яркое пламя осветило бойцов, озарив их лица красным светом. Но еще рано было торжествовать. Чуть в стороне к стене опять приблизился один турус, и всё новые отряды подходили к крепости под покровом ночи. Снова разгорелся бой на стенах. И так он не прекращался всю ночь.

Когда стало светать, сражение затихло. Лишь небольшой отряд, человек в сорок, замешкался около туруса, пытаясь сдвинуть с места полуразбитую башню.

Отворились Конюшенные ворота, и всадники помчались к передвижной башне. Навстречу прогремел беспорядочный залп, который убил наповал одного стрельца, но тут налетели другие, порубили стрелявших, а остальные побросали оружие, моля о пощаде. Им велели прихватить несколько легких пушек и заставили бежать в крепость, потому что Лисовский послал сотню копейщиков на выручку попавших в плен. Так закончился ночной майский приступ.

V

— Ты, дьякон, понимаешь, что ты говоришь?

— Когда говорит монах, то это значит, что он это обдумал, понимает и уверен в истинности.

— Это дикий бред то, что ты здесь нам плел!

— Воевода, гнев — плохой советчик.

— А я говорю — это клевета, и не позволю честного человека оговаривать! Не позволю!