Троллейбус без номеров

– Ах, это… Район, где я жил когда-то. В далеком детстве. Мне здесь, если честно, очень нравится: все такое зеленое и волшебное, будто сказка, и не нужно дороги из Желтого кирпича, чтобы прийти к Волшебнику Изумрудного города, ведь волшебник тут – я.

Словно в подтверждение сказанному, он закурил, не пользуясь зажигалкой. Пламя опять вышло из его пальца с обгрызенным ногтем и тут же исчезло. Дети с визгом разбежались.

– Может, партию в карты? – Влад уселся на детскую карусель. Длинный, он не помещался в карусель полностью, и его ноги-ходули волочились по земле, отчего синие в белую крапинку ботинки пачкались в апрельской грязи. – Умеешь в подкидного дурака?

– Не-а. Я и в обычного-то дурака смутно представляю, как играть. Мама говорит, картежники – пропащие люди, которые за игру готовы даже дом заложить.

– Возможно, твоя мама права. А, возможно, и нет. Никогда не играл в карты на деньги. У меня был когда-то друг, в институте, вот тот картежником был знатным. Так проигрывался, что весь месяц у меня со стипухи на обеды клянчил.

– Каково это?

– Что именно?

– Учиться в вузе. Понимаешь, – и тут Саша затараторила, боясь, что Влад сейчас непременно засмеется, зло и противно, как смеются все взрослые, и скажет ей, что она больная, и ее надо приютить в желтом домике и кормить только манной кашей с комками, а еще там ее обязательно превратят в овощ. Что такое превратить в овощ, Саша пока что не знала, но догадывалась, что это не очень-то интересно. Знай, лежишь на солнце, и не убежать, и не почитать, ведь овощи корнями врастают в землю только и делают, что питаются солнцем, чтобы пустить корни еще глубже и вырастить новых овощей. – Понимаешь, я не думаю, что доживу до восемнадцати. Это так далеко, и мне всего тринадцать, а это означает, что еще пять таких же скучных, невыносимых лет, где все будет одинаково с этой школой и мамой, и… вобщем, ты понял, – скучно закончила она и уставилась на собственные грязные стоптанные кеды.

Но Владлен не рассмеялся. И не начал говорить про желтый домик. Он просто неловко приобнял ее за плечо – легонько, почти не касаясь.

– Я тоже в детстве думал, что не доживу до восемнадцати. Знаешь… – он встал с карусели, поставил ногу на зеленое с облупившейся краской ограждение и закурил. – Когда мне было восемь, мама сказала, что года через четыре поедем на море. А я никогда не был на море, только на картинках его видел, плавал в ванне и воображал себя капитаном Немо, что покоряет морские глубины, и, представляешь, я тогда сел прямо в машине – у мамы была такая синяя «Лада», на которой она возила меня в художественную школу и обратно, потому что троллейбусы туда не ходили – и разревелся. Потому что был уверен, что в двенадцать буду уже старым и взрослым, и у меня будет кустистая, окладистая борода, и как это – старым и на море? Я ревел и не мог остановиться, а мама дала мне подзатыльник и сказала, что высадит меня прямо на дороге, если я не заткнусь. И, знаешь, сейчас мне тридцать три года, и время пролетело так быстро, что я забыл – каково это, быть взрослым. Настоящих взрослых вообще не бывает, Саш. Все они – спрятавшиеся под дорогой одеждой и пафосными речами дети. Бородатые дети.

– А почему? Почему так происходит? Неужели люди в какой-то момент вообще не вырастают?

– Вырастают, почему нет? Только по-разному. Смотришь, например, на человека, скажем, на тетеньку. Такую добротную тетеньку в меховой шубе и непременно с чихуахуа под мышкой – вроде все на месте, взрослый человек, а потом смотришь чуть глубже и понимаешь – ребенок. Пятилетний ребенок, который во дворе хвастается, что у его куклы одежды больше. Или смотришь на взрослых дядек, которые машинами меряются – и понимаешь, что ничего, абсолютно ничего не изменилось с годами. Ученые, врачи, музыканты, писатели и даже менеджеры по продажам – все они, практически все, дети, которые прибавили в росте и напялили деловую одежду, вот и все.

– Ну, не скажи, – не согласилась Саша. Забыв про дождь, она села на забор рядом с Владом. Капли дождя стекали по ее круглым очкам, и она принялась вытирать их подолом футболки. Влад щелкнул пальцами, и над Сашей взмыл в небо совершенно всамделишный черный зонтик с фиолетовыми заплатками. – Вот моя мама, например, взрослая. Она и работает, и за хлебом ходит, и меня обеспечивает – говорит, возьмет ипотеку, и у меня будет своя комната, и не придется больше ютиться за занавеской. И если я ей что-то рассказываю, она говорит, что я еще маленькая и ничего не понимаю, а еще она только и может, что думать о своей дурацкой скучной работе. Вот.

– В общем, ты считаешь, что твоя мама – обычный скучный взрослый, так? – Влад улыбнулся. – И ты права. Просто твоя мама настолько сильно в какой-то момент заигралась во взрослого, что остановиться уже не может. Или не хочет: зачем прерывать игру, если она такая веселая?

– Сомневаюсь, что это весело. Она постоянно рассказывает про то, какие же все на ее работе уроды, и что она там всех ненавидит. А еще иногда мама злится на меня ни за что и дает пощечины. Это больно.