Самый масштабный захват виртуальной земли троллями случился в 2010 г., когда они использовали «Фейсбук» в своих целях, сделав платформу объектом своих манипуляций. Компания, разумеется, была не в восторге, и ее админы делали все, чтобы отразить нашествие. Тролли расценили сопротивление как вызов и начали изобретать все более хитроумные обходные стратегии. Это было их пространство, и никто его у них не отберет. Как Барлоу 20 лет назад, тролли объявили свободу своих виртуальных «я» от владычества «Фейсбука» и поклялись распространять лулзы по всей планете так, что никто не сможет арестовать их мысли. И за эти самоочевидные истины они были всегда готовы сражаться.
Короче говоря, своими рейдами, захватами форумов и перепрофилированием социальных сетей под свои цели тролли вытягивают на свет божий след насилия и эксплуатации, который так часто вычеркивается из дискуссий о прогрессе и экспансии, прежде всего в контексте Америки. Снова повторю: хотя поведение троллей считается в высшей степени сомнительным, образы культуры, с которыми совпадает троллинг, общество разделяет либо, что бывает чаще, не замечает, как будто экспансионизм был так же естествен для американцев, как воздух, которым они дышат.
«Я могу, следовательно, мне можно»
Своим «я хочу, и мне можно» тролли не только копируют экспансионистскую идеологию, но одновременно и демонстрируют продиктованное культурой отношение к технологии. Историк Интернета Джейсон Скотт говорил об основах этого отношения в своем выступлении на
Кажущееся простым, если не банальным, предположение–вывод, что точно так же люди поступают с развивающимися сейчас технологиями, несет куда больший смысл, чем можно ожидать. Во–первых, Скотт своим утверждением нарушает принцип Юма, гласящий, что невозможно чисто логически вывести из сущего — должное, из реальности — мораль, из того, что «есть» — то, что «должно быть». Люди могут играть с технологией, и потому они это делают, и потому им надлежит это делать, или по крайней мере не следует удивляться, когда происходит неизбежное. Другими словами, «есть» игрового действия переформатируется в «должен», делая стремление играть с новыми технологиями естественным и универсальным. Проблема в том, что игровой импульс может быть силен у некоторых людей, но не у всех, потому что не у всех есть доступ к новым технологиям, время на обучение хитростям и тонкостям конкретных систем и силы на игры.
Поэтому утверждение Скотта требует пересмотра. Гораздо точнее было бы сказать, «вот что сделают привилегированные люди» с технологиями, ведь те, кто находится в привилегированном положении — обусловлены ли эти привилегии расой, гендером или классом — обладают желанием, доступом и, самое главное, усвоили чувство уверенности в своих правах — уверенности в том, что
не только можно играть с любыми игрушками, которые тебе дали, но ты в полном праве так поступать.
Такая трактовка права соответствует тону и общему духу хакерской этики, впервые сформулированной Стивеном Леви в его знаменитой книге «Хакеры: герои компьютерной революции» (1984)292. По Леви, хакерская этика состоит из следующих взаимосвязанных аксиом: доступ к компьютерам должен быть неограниченным; практический доступ к технологиям должен быть свободным (так называемый практический императив); вся информация должна быть бесплатной; властям верить нельзя и, если нужно, действовать в обход; навыки хакинга значат больше, чем фальшивые критерии реального мира типа расы, гендера или ученой степени; компьютеры могут изменить мир к лучшему293.
Один из важных для нашей темы выводов хакерской этики (лежащий в основе утверждения Скотта о том, «что сделают люди» с новыми технологиями) — восторженное отношение хакеров к «креативному присвоению». В понимании хакеров, технологии были созданы для того, чтобы с ними играли (отсюда практический императив). Соответственно, попытки отменить или ограничить презюмируемое право хакеров делать с технологиями все, что они хотят, воспринимаются ими как страшное оскорбление294.