Трон императора: История Четвертого крестового похода

Вокруг башни шло шумное веселье. Я, как и все, кто вскарабкался на деревья и спрятался за хижины, вернулся на твердую землю. Остатки греческих солдат и варягов сидели под замком в подвале.

По иронии судьбы, вокруг маленькой башни разбушевался такой пожар, что к тому месту, где располагался механизм цепи, до сих пор никто не смог подступиться. Весь смысл атаки заключался в том, чтобы опустить эту чертову цепь, но даже победа не дала желаемых результатов. Поэтому венецианцы предприняли более прямой подход: сев на борт «Орла», самого большого судна с обитым железом носом, они пошли тараном на знаменитую цепь и разорвали ее.

«Орел» вошел в бухту, и половина флота последовала за ним.

За битвой у Галатской башни наблюдали сотни тысяч жителей Константинополя с другого берега бухты. Они расположились на городских стенах и на вершинах холмов за этими стенами. То, что башня пала, уже вносило тревогу. Но никто никогда за всю историю не разрывал цепи. Ни одно неприятельское судно никогда не вторгалось в бухту. Между бухтой и городом стояла защитная стена, но ее никогда не проверяли в деле, потому что никому еще ни разу не удалось подойти так близко. Толпы зрителей притихли, напуганные и обозленные на своего императора за то, что тот допустил такое. На их глазах венецианский флот медленно зашел в бухту и пришвартовался. Под дождем стрел деревянные дома на склоне занялись огнем и сгорели дотла.

Константинопольцы смотрели, как Перу, иудейское поселение, сровняли с землей.

Как только я понял, что происходит, сразу побежал к воротам Перы и попытался на них взобраться. От бушующего за стенами пламени железные створки нестерпимо раскалились. Пришлось оторвать куски от штанин и обмотать ими ладони, чтобы перелезть через ворота. Уже за стеной мною овладело отчаяние: помогать здесь было некому. Все жители, включая бабушку Джамили, раввина, парня по имени Самуил, либо спаслись бегством, либо превратились в пепел. Сквозь языки пламени и завесу удушающего дыма с хлопьями сажи я не разглядел ничего знакомого из того, что видел накануне. От жара и копоти, кружившей над руинами, где еще вчера стояло целое поселение, было невозможно дышать. Наконец я перелез через ворота обратно, едва не погибнув, борясь с дурнотой и выкрикивая проклятия.

Грегор с Отто вернулись в лагерь только к вечеру. За ними плелись оруженосцы, ведя в поводу лошадей. Воины были без сил, все в синяках, но в приподнятом настроении. Они сияли, довольные тем, как славно потрудились, пока не увидели меня, черного от сажи, в лохмотьях.

Я молча уставился на них. Не столько на их лица — благо они поснимали шлемы, — сколько на одежду. Плащи были залиты кровью и грязью, успевшей к этому времени подсохнуть, но начавшей источать нестерпимое зловоние на неярком солнце. Я постарался напомнить самому себе, что кровь и грязь — это хорошо. Значит, эта безумная кампания близка к завершению. Значит, город, должно быть, удивлен доблестью нашей армии. Значит, узурпатор почти лишился трона. Значит, мы в самом скором времени коронуем царевича Алексея и уберемся отсюда. На лице Грегора читалась радостная надежда, что все именно так и будет, что он не зря пролил эту кровь. Но сейчас мне уже было все равно, я ничему не верил.

— Что с тобой случилось? — не без сарказма поинтересовался Отто. — Ты что, бритт, прежде не видел крови?

Мой взгляд был полон ярости.

— Я видел больше крови, чем вы оба, вместе взятые. Это что, чей-то глаз? — продолжил я грубо, отковырнув от плаща Грегора что-то липкое и розовое. — Ну и как, Христос улыбается, глядя на вас? Или, быть может, чтобы стать настоящим христианином, нужно выкупаться в христианской крови?

Весь вечер до самой поздней ночи вокруг шло бурное, шумное веселье, а я забился в самый темный угол и скорбел по людям, которых видел всего один раз и то мимолетно. Помню, еще пожалел, что они вообще есть на свете — ведь мне придется отдать им Джамилю. Теперь, когда отдавать ее было некому, я был раздавлен. И тихо всхлипывал.

А воины праздновали победу в лагере узурпатора. Все шатры и палатки в этом лагере были украшены изображениями самых свирепых зверюг. По всему лагерю звучали тосты за пилигримов, проявивших особую доблесть: за фламандского рыцаря, спасшего своего предводителя; за Отто и Грегора, помешавших закрыть ворота; еще за нескольких человек, перебивших почти всю охрану внутри башни. Повсюду играла музыка, лилось вино, возвышались горы снеди. Воины совершили невозможное: они вошли в бухту Золотой Рог!

— Вот теперь можно не сомневаться, — говорил Грегор, несколько раз беря слово и произнося пьяные тосты, — что либо узурпатор капитулирует, — (или катипулирует, или качипулирует, по мере продолжения веселья), — либо горожане свергнут его и посадят на трон царевича Алексея. Наши надежды исполнятся, — заплетающимся языком продолжал Грегор, — и в оч-ч-чень скором будущем мы отправимся дальше в Святую землю. Ура!