Трон Исиды

Луцию Севилию, гаруспику, утром предстояло истолковывать знаки — через месяц после того, как армия Антония покинула Патры и подошла к мысу Акций. Это произошло потому, что туда же направился Октавиан после завоевания Керкиры, а Агриппа выбил Антония со всеми его кораблями и сухопутными силами из Патр, а потом и с острова Левкада. Акций оставался последним его убежищем севернее Левкады и южнее Керкиры.

Антоний до сих пор был потрясен своим отступлением. Он ожидал, что удержит Патры или по крайней мере Левкаду. Но Агриппа был ушлой бестией; слишком сильным — и слишком умным. Если Антоний не удержит Акций, он проиграет свою драгоценную войну.

— Но мы еще не проиграли, — говорил он Луцию Севилию, пока они ждали восхода солнца. — Дай нам несколько добрых знаков. Не скупись, старина. Ну хоть парочку, а? Надо показать войскам, что к чему. Мы укрепились здесь, правда? И не позволяем Октавиану переправиться на другой берег пролива. Мы выступим все разом и обратим врага в бегство, в его логово.

Луций промолчал. Ему нечего было сказать Антонию. Знаки появлялись, как и полагалось знакам, и он не относился к тем гаруспикам, которые могли бы фальсифицировать их, лгать относительно их якобы важности.

Он стоял у алтаря в лагере. Солнце било прямо в лицо. Жрецы и их прислужники пели гимны, один за другим — в предписанном порядке, без ошибки, которая могла бы вынудить их начать все заново. Овца покорно ждала своего часа. Она казалась воплощением жертвы и даже не шевельнулась, когда Луций приблизился к ней. Невидящие янтарные глаза казались мертвыми — в них не было ни воли, ни ума, ни даже страха.

Он обхватил ее горло рукой. Мягкая отмытая добела шерсть пахла благовониями. Рога овцы были увиты гирляндами цветов. Одна зацепилась за руку Луция — яркие большие желтые цветы, золотистые, как солнце.

Одним быстрым движением он перерезал артерию на шее. Фонтан брызнувшей крови был красив, как всегда, — самый чистый и роскошный оттенок красного, ярче любого сукна. Прислужник поймал струю в золотую чашу, не пролив ни капли — хороший знак для Антония, если он предпочтет взглянуть на это так.

Луций делал надрезы, как требовал ритуал. Это была кровавая работа, но быстрая: он часто проделывал ее и раньше. Его нож не проткнул кишок — снова добрый знак и одновременно облегчение — не нужно копаться в дерьме. Внутренние органы были именно такими, какими и должны быть — все на месте, ничто не деформировано. Идеальная овца… Именно такое предзнаменование требовалось Антонию. Именно это хотела услышать армия, чтобы наконец вздохнуть с облегчением.

Но Луций Севилий, гаруспик, стоял молча, залитый кровью по самые плечи, и пристально глядел на свою идеальную жертву, на безупречно правильный знак, зная, что это — ложь. Боги посмеялись над ним — посмеялись над ними всеми.

Вот теперь он понял, что чувствовала Кассандра[88], когда люди отвергали ее пророчества. Внутри черепа распирало, словно в голове вызревала буря. Он был абсолютно уверен в том, что Антонию не избежать поражения. Но ведь никто все равно не поверит…

Зрители и слушатели уже теряли терпение. Они зашевелились, зашушукались, забормотали. Жрец неподалеку от него зашипел, словно разозленный на весь мир гусак:

— Ш-ш! Проснись! Ты заболел?

Озабоченность этого человека была искренней — равно как и то, что терпение его лопнуло. Но Луций не мог сказать то, к чему принуждали его боги, не скрывающие оскаленных усмешек. Боги знали правду, понимали, что и он ее видит, и были донельзя позабавлены.

— Нет, — едва слышно сказал он и зашатался. Земля утратила прочность и устойчивость. Боги… боги лгали.

Коллеги-жрецы подумали, что Луция внезапно настиг приступ болезни. Это тоже был знак: дурной знак — и правда. Но жрецы быстро и расторопно скрыли ее. Один из них объяснил гаруспицию так, как задумали боги: передал их ложь, обольщение, обман — обещание разгрома врага.

Луций хорошо себя чувствовал. Слишком хорошо. И слишком ясно видел. Как Кассандра, как Диона, когда оказывалась во власти богини.

Он позволил жрецам увести себя от алтаря — сил сопротивляться не было. Они вымыли его в воде, специально освященной на такой случай, сняли с него пропитанные кровью ритуальные одежды и помогли надеть обычные. Жрецы попытались успокоить его уверениями, что если это проявления чумы, косившей армию, то не тяжелые. Просто нужно немного поесть, отдохнуть, успокоиться, и все пройдет. «Как мило, — подумал Луций. — Как изящно и мило».

Но правда не бывает изящной или милой. И ни великолепная еда, ни отдых, ни покой не могут уничтожить ее. Боги лгали, и он это знал.