Малика не понимала странную прихоть немощного человека интересоваться бесчеловечными законами и ужасающей историей Ракшады. Этого она не понимала и сейчас. Но неизменно в молитве перед сном припоминала имя наместника, отводя ему роль своего спасителя. И пусть её не сбросили в море, как приказал воин, а подвергли жестоким мукам, зато теперь она рядом с близкими людьми, а не в кубарате вместе с сотнями наложниц.
Малика подоткнула под спину подушку и посмотрела на затуманенное дождём окно. Две недели назад, когда она пришла в себя, первым человеком, кого она увидела, была сидевшая в кресле белокурая девушка в белоснежном платье. Первое, что пришло на ум – ангел. Ангел засветился от радости и выпорхнул из палаты.
Потом пришёл маркиз Ларе. Малика его помнила: на приёме в замке Адэра он единственный ей улыбнулся.
В палату вбежали Мун и Йола. Бедные старики… Мун упал на колени. Прижался к руке шероховатыми губами и расплакался. Йола прикоснулся к её подбородку. Ноющая боль стихла, будто перетекла в его острые пальцы.
Вдруг её окутало облако нежности – это Вилар. Золотистые глаза влажно блестели, губы подрагивали.
Адэр выставил всех за дверь. Немного помолчал, глядя в сторону. Произнёс: «О том, что я был в плену, никто не должен знать». Помедлив, добавил: «Расскажешь старикам о ракшадах». И ушёл.
Адэр и Вилар уехали в тот же вечер.
Старики ни на секунду не покидали её комнату. Мун развлекал весёлыми историями. Йола следил за выполнением предписаний доктора Ларе и лично от себя добавил массаж и непонятные утомительные упражнения.
Каждое утро, осматривая Малику, доктор приходил в замешательство. Она понимала, чем вызвана его растерянность, и боялась вопросов, на которые отвечать не хотелось. Зачем ему знать, что моруны выздоравливают намного быстрее, чем обычные люди, и быстрее восстанавливают силы?
Слава богу, маркиз ни о чём не спрашивал. Обрабатывая рубец на плече, раны на губах и переносице, рассказывал об изобретённой им уникальной мази, способствующей быстрому избавлению от различного рода дефектов кожи. Но Малику не волновало: исчезнут ли шрамы, вернётся ли коже бронзовый оттенок, примет ли овал лица привычные очертания. Главное, что она дышит.
Ещё недавно Малика находилась словно в полудрёме. Читая книги и переписывая документы в архиве, жила чужой жизнью. С появлением Адэра и Вилара с глаз слетела поволока сна. Оказывается, можно прислушиваться к своему сердцу и разуму, а не питаться чужими мыслями. Можно идти вперёд, а не стоять за чьей-то спиной. Можно высказывать своё мнение, а не молчать.
Общение с молодыми, сильными людьми – в отличие от разговоров с седыми и тщедушными обитателями замка – привнесло в дни иной оттенок неба, новый аромат воздуха и ранее неизведанное состояние души.
Малика села на край постели – закружилась голова. Подождала, пока прояснится сознание. Опустила ноги на прохладный пол. Медленно сползла с перины. Несколько глубоких вздохов, как учил Йола, и шаг. Шаг, ещё один, ещё… а вот и окно.
Малика слушала дождь и знала, что старики проснулись.
– Плохая я нынче помощница, – произнесла она.
Мун обнял её за плечи:
– Ничего, доченька. Скоро будешь бегать.
Она повернулась к старику, уткнулась лбом в острое плечо:
– Прости.
Мун погладил её по голове:
– Девочка моя… Мне не за что тебя прощать.
– Не надо было продавать дом. Куда мы с тобой пойдём?
– Йола зовёт к ориентам. Знаю, море быстро поднимет тебя на ноги. Но к ним пойти не получится.
– Почему?
– Правитель прислал за нами машину. Как только маркиз Ларе разрешит, мы вернёмся в замок.
– В замок,– эхом повторила Малика и ещё сильнее прижалась к Муну. – Я соскучилась по своей комнате.
– Я тоже, милая.
– В больничном парке есть дуб?
– Дуб? Зачем тебе дуб?
– Хочу обнять его. Так же крепко, как тебя. Или берёзу.
Мун прикоснулся губами к её лбу:
– Ты бредишь.
– Да, это бред, – согласилась Малика. Немного помолчала, слушая биение сердца старика, и вновь прошептала: – Пахнет дубовой листвой. Отведи меня в парк.
– Сейчас ночь и дождь.
– Мне очень надо.
Из-за спины Муна вынырнул Йола:
– Раз надо, идём. – И накинул на Малику одеяло.
***
Ночная и дневная смены в полном составе, охрана прииска и конторские служащие томились в очереди возле крыльца проходной. Глядя на пустой стул, на котором уже должен сидеть кассир, на пустой стол, на котором уже должен лежать мешочек с зарплатой за неделю, люди мрачнели. Высказывались предположения, что жалования им не видать как своих ушей – начальник под арестом, его дом и имущество конфискованы, а семейство ютится у родственников. Словно впитывая в себя невыносимо горькие мысли и разъедающие сердце слова, лазурное небо над прииском сгущалось в грязную синеву, перетекало в свинцовые тучи и грозило обрушиться ливнем на поникшие головы рабочих.
Наконец дверь с отверстием-глазком отворилась. Двое стражей вынесли большие коробки и установили их сбоку стола. Рабочие обменялись недоумёнными взглядами. Блюстители порядка были им знакомы – Даен и Хайт, – но они никогда не посещали прииск.