Трон Знания. Книга 2

Вокруг котлована теснились знакомые постройки – вытянутые бараки из почерневших досок. Окошки-глазницы затянуты решётками. Приступки перед дверями стёсаны подошвами башмаков. Между бараками вклинилась умывальня: низкое строение, крытое оцинкованными листами. Под плоской крышей зияли узкие проёмы – вентиляция. Летом в умывальне жарко, зимой вода в бочках превращается в лёд, и долгие зимние месяцы братва обдирает с себя грязь ногтями.

Возле умывальни на верёвке трепыхались сотни продолговатых тряпочек с завязками (маски для искупленцев). На краю площадки для утренних и вечерних перекличек возвышалось здание для надзирателей и начальства: каменное, добротное. На крыше фонари, направленные на искупительное поселение. Если ночью на фонарь глянешь – несколько дней ходишь слепой.

По периметру поселения в три ряда натянута проволока, на цепях бегают шакалы: худющие, голодные. Таким в зубы попадёшь – костей не оставят. А вот и лазарет, от барака отличается крестом, намалёванным на двери красной краской.

Хлыст посмотрел на пугающий размером котлован. Он был не в лазарете! Он находился в отказном боксе! В них учат покорности непокорных. Если браток ума не набирается – «в отказ уходит»: ни еды, ни воды, ни отхожего ведра. И сдыхает он в собственном дерьме с прилипшим к нёбу языком.

В спину тычок.

– Пошёл!

Хлыст оглянулся. Надзиратель снял маску и очки, стянул с головы капюшон. Молоденький, конопатый, вздёрнутый нос, а глаза как у того шакала, что таращится, натягивая цепь, и слюна из пасти ручьём.

В умывальне воняло плесенью. Мужик в исподних штанах драил щёткой пол. Второй, совершенно голый, наклоняясь над тазом, стирал маски. Рёбра у обоих выпирали из тела. Обритые головы повернулись на звук шагов. У полотёра на виске шишка с детский кулак; на шишке кожа прозрачная как стекло, а под ней белое мясо. Лицо прачки усыпано засохшими бородавками. Мужики глянули на Хлыста и вновь принялись за работу.

Откуда-то взялся брадобрей. Усадив Хлыста на скамью, побрил, постриг (не обрил налысо!). Стянул с Хлыста одежду, бросил на колени обмылок:

– Мойся, как перед смертью. – И исчез.

Хлыст набрал в таз воды из бочки. Долго елозил истрёпанной мочалкой по груди, изуродованной жгутами рубцов.

Полотёр отложил щётку, вытер о подштанники руки:

– Давай помогу. – Забрал у Хлыста мочалку и принялся надраивать ему спину. – Болит?

– Уже нет, – ответил Хлыст, упираясь ладонями в склизкую стену.

– Где тебя так?

– Там меня уже нет.

– А с глазом что?

– Не знаю. – Пошатнувшись, Хлыст сел на скамью. – Где я?

Полотёр бросил мочало в таз:

– В искупилке.

– Это я понял. Что под землёй?

– Асбестовая фабрика, – сказал браток и вновь опустился на четвереньки; под железной щёткой застонали каменные плиты.

Прачка отжал тряпичные маски, перекинул через плечо:

– Асбест – это камень.

– Слышал, – буркнул Хлыст.

– А в нём волокно. Втыкается в кожу, в горло, в лёгкие, и растёт как репа в грядке.

Хлыст метнул недоверчивый взгляд.

– Не веришь? – Прачка приблизил морду к глазу Хлыста. – Смотри. Это не бородавки. Смотри, смотри. Внутри зелёные точки. Видишь? Думаешь, гной? Не, не гной! А у него, думаешь, шишка? Не-а… Асбест. А хочешь, я тебе задницу покажу. Растёт там что-то. Глянешь?

– Отвали!

– Отвалю. – Мужик почесал облезлые яйца. – А ты шибко не взлетай, братва быстро опустит.

Хлыст взял со скамьи арестантскую робу – чёрную в оранжевую полоску.

– Э не! Эт моё! – крикнул полотёр.

Хлыст вышел из умывальни, подбоченился:

– Эй! Вертухай! Мне голышом помирать? Дай хоть штаны, не то черти от зависти сдохнут.

Надзиратель провёл его (в чём мать родила) в каменное здание, втолкнул в залитую солнцем комнату. За столом сидел могучий человек в сером костюме и что-то писал. Сбоку от него стоял навытяжку ещё один, в форме начальника поселения: тёмно-зелёный китель с погонами и двумя рядами серебряных пуговиц.

Человек за столом отложил ручку, поднял глаза. У Хлыста сердце в коленки опустилось.

– Одевайся, – сказал Крикс и кивком указал на стул в углу кабинета.

Хлыст надел крахмально-хрустящую рубаху, мягкие штаны, всунул ноги в ботинки (настоящие, не арестантские), к зеркальцу на стене повернулся, посмотреть, что с глазом. Под закрытым веком впадина. Через щёку, от скулы до переносицы, воронкообразный шрам. Потрогал впадину пальцем – пусто, нет глаза.

Через полчаса Хлыст сидел позади Крикса в чёрной машине, поглаживал изувеченными подагрой руками кожу сиденья и неотрывно смотрел в мощный затылок. Не боится Крикс, ничего не боится: ни свитой рубахи на шее, ни кулака в висок. Знает, гнида, что Хлысту на всё уже плевать.

В сумерках машина покатила по окраине незнакомого селения, остановилась перед маленьким домом. К крылечку в три ступеньки велосипед привален, на перильцах платьица сохнут, над входом керосиновый фонарь светит, в открытом окошке занавеска колышется.

– Иди, – сказал Крикс. – На рассвете приеду.

Хлыст выбрался из машины, поднялся на крыльцо. Машина взревела и скрылась за поворотом.