Тропа до звезд

– Выбор – это все, что у нас есть. Сделав выбор, мы сталкиваемся с его последствиями. А тот путь, что остался вне выбора, зримых последствий не имеет. И кажется в силу этого легче и проще. Каждому свое.

– Знаете, Кирилл, принцип «каждому свое» выглядит справедливым, – парировал Саймон, усаживаясь все-таки в кресло и подгоняя его под фигуру. – Но на самом деле нет, он несправедлив. Мир несправедлив. А выбор, который мы делаем, – это тот максимум справедливости, который мы можем сами себе произвести.

– Полностью и совершенно согласен. – Мягков не моргнул, его тон не изменился. – Будете знакомиться с делами?

Да, теперь у новоиспеченного главы Семьи Фишер имелись дела. После того как отец, поседевший, осунувшийся, весь какой-то сгорбленный, чуть не упал, увидев блудного сына живым. После того как, выслушав всю историю от начала и до упора, долго молчал и тер лицо ладонями. После того как во всеуслышание объявил, что в силу явной неспособности действовать на благо Семьи отрекается от своего звания и передает его законному наследнику.

После того как Магда, узнав обо всем, заявила, что спать с простым лоцманом еще куда ни шло, но целый господин Саймон Петр Фишер, глава Семьи Фишер и не последняя задница в Профсоюзе теперь занимает слишком много места в постели…

Он не стал ее останавливать. Каждый должен иметь право на выбор. Только в памяти все крутились строки старой, некогда запавшей в душу песни. В ней лирический герой хотел бы просто остаться со своей любимой, но его звала в путь высокая в небе звезда…

В любом случае Саймон был благодарен. Гражданка Объединенных Систем Магда Маричкова не попыталась скрыться раньше, прежде чем всему Фогельзангу выдвинули серьезнейшие обвинения. Она выступала перед судом и на заседаниях Генеральной Ассамблеи, отвечала на вопросы, давала показания, свидетельствовала, подтверждала, опровергала. Мягков не подвел: на стороне Новых Автономий и «обманом введенных в заблуждение политически активных граждан» выступил весь Профсоюз – единым фронтом, даже Семья Аль-Азиф. Лучшие адвокаты перекапывали административное, гражданское и военное право, работая, казалось, без перерывов на туалет и кофе. Но все равно – стоять перед следователями, комиссарами ООН и судьями приходилось вполне конкретным людям. И никто, кроме них самих, этого сделать не мог.

Постепенно вектор задаваемых вопросов изменился. Из обвиняемых члены Фогельзанга становились свидетелями. Генеральная Ассамблея ООН завозилась, словно медведь в собственной берлоге, и начала выбрасывать из норы прижившихся за долгое время паразитов. Верховный суд Объединенных Систем, а также слегка разочарованные новостные каналы – все почуяли, как под жаровней снова разводят огонь и чье-то мясо начинает обугливаться уже всерьез.

Анжело Оосава отрицал все до последнего. Когда же его прижали к стенке вилами доказательств, внезапно перестал извиваться на их зубцах и толкнул пафосную речь. Из его слов выходило, что «никто не имеет права обладать монополией на чудо, оно должно быть взвешено, измерено и признано годным для общего блага людьми компетентными, а не заботящимися только о собственной выгоде». Когда нужда в присутствии на заседаниях отпала, Саймон перестал их посещать. Его совершенно не интересовало, сколько и чего получит господин бывший замглавы Четвертого комитета.

Тем не менее нанести визит еще одному участнику истории потребовалось.

Ицхак Шмуэль все так же блуждал среди архивных стеллажей, сопровождаемый своими экстравагантными дронами и запахом старой бумаги. На появление лоцмана он отреагировал ожидаемо – то есть никак. Лишь развернулся и сложил манипуляторы на животе. Ну, там, где у живого человека должен был быть живот.

«Скажите, – спросил тогда Саймон, – как вы смогли его оставить? Он ведь и правда поверил. Он похоронил вас в своем сердце, пусть то и было собрано из синтобелка по матрице десятка чужих геномов. Пусть он сам считал себя не до конца человеком, но я оставался с ним до конца. И я знаю теперь: трудно сыскать кого-то человечнее, чем он».

Библиотекарь опустил свой костистый нос и двинул чем-то под хламидой, возможно плечами. «Мой мальчик вырос. Мне больше нечему стало его учить. А те знания, в которых у него оставались пробелы, он должен был получить сам. Набить шишки, натереть мозоли. Я следил за новостями, а теперь пришли вы – и поведали мне о нем. Старый Ицхак может умереть по-настоящему и спокойно».

Папка на столе шевельнулась. Саймон вынырнул из воспоминаний.

– Вы не ответили на мой вопрос. – Мягков оставался сама тактичность и предупредительность, но не без упрямства.

Молодой глава Семьи посмотрел на него в упор.

– Знаете, наверное, и не отвечу. По крайней мере сейчас. Мне стоит о многом подумать. Например, откуда у Профсоюза взялся целый боевой флот. Или кто подкинул технологию подавителя Фогельзангу и одновременно «ястребам» ООН. Или как я оказался на том самом «Нарвале». Вопросы, Кирилл, вопросы. Вокруг идет какая-то большая игра, а я не в курсе.