Тропами карибу

Курок следовал за ним. Леди, уже наверху, наблюдала за ними и явно нервничала. Оба волка были чем – то расстроены. Оказывается, Крис поскользнулся на льду, реки, ударился о него лбом и, очевидно, некоторое время лежал совершенно неподвижно…

Наш расчет снимать оленей на Киллике не оправдался. Теперь в этом почти не приходилось сомневаться. Крис, как всегда, был весел, но без огонька.

Однажды ночью потеплело. Утром мы проснулись и увидели чистые, незаиндевевшие окна, а в них – белые горы и голубое небо. Крис встал и принялся разводить огонь.

– Там, внизу, на каменистой отмели… – тихо начал он небрежным, пренебрежительным тоном.

«Куропатки», – чуть не вырвалось у меня, но я вовремя сдержалась.

– …стадо оленей, – спокойно докончил он.

Он спокойно оделся и, не став дожидаться завтрака, ушел, взвалив на плечо треногу. Я оделась и вышла наружу. Его уже не было видно. На болоте под Столовой горой кормились шестьдесят оленей.

Один из них, большой самец, лежал головой к солнцу. Его рога были самого неестественного, «выдуманного» цвета, какой только можно себе представить, – розовато – оранжево – красные от запекшейся крови в тех местах, где сошел бархат.

Олени двинулись к реке, перешли ее вброд. Удастся ли Крису снять их?

Вот где фотогеничность так фотогеничность! В моем мозгу бились две мысли: только чудом Крис успеет подойти к оленям достаточно близко, чтобы снимать, но иногда он способен творить чудеса.

Немного погодя Крис вернулся. Он таки заснял их!

– Я даже заснял, как они отряхиваются на том берегу, рассказывал он. – Брызги так и летели, их подсвечивало сза ди. А самки, войдя в воду, при каждом шаге долго нашари вали ногами дно. Длинные, стройные ноги. Двигают ими лишь после того, как ощупают все дно вокруг и поставят твердо переднюю ногу. Еще минута – и я не успел бы установиться.

Бежал как курицын сын, когда увидел, что они хотят переходить реку.

Мы никогда не говорили: «установить кинокамеру». «Установиться» на неровном склоне холма значило расслабить на треноге три зажима, чтобы поставить ее ровно, отпустить на камере винты горизонтальной и вертикальной наводки, развернуть камеру, найти и поймать в кадр животных, затянуть все зажимы и винты, сфокусировать изображение и определить выдержку.

Я удивилась и обрадовалась его успеху, но Крис не долго задержался на нем. У него было и еще кое-что.

Я заснял одного старого самца так близко, что он за полнил собой весь кадр. Извел на него почти двести футов пленки. У него были красные розетки, совсем как у елочного оленя, разрисованного каким-нибудь художником-фантазером. Бархат весь излохматился и свисал лохматками.

Не лохматками, а лохмотками.

Ну да, лохматками. Когда он быстро поворачивал го лову, лохматки тряслись, как серьги.

Какая небрежность! Какое радостное удивление! Я сидела на ящике с тарелкой на коленях. Крис ел оладьи на постели. Улыбнувшись, я подняла на него глаза. Какое-то мгновенье он весь так и лучился радостью, не пытаясь ее скрыть. Его голубые глаза смотрели на меня мальчишески светлым взглядом.

Быть может, он и в самом деле баловень господа бога, подумала я. Быть может, вопреки всем нам – Энди, киностудии и мне – он прав, забравшись сюда на Киллик? Меня переполнило ощущение молодости, мятежности чувств и сил.

Отныне олени проходили мимо нас каждый день, но даже стадом в тысячу голов они казались всего-навсего маленькими букашками на просторах земли.

Зато как украшена и умиротворена земля, когда на ней показываются ее животные! Вид заведомо мертвой земли внушает совсем иное чувство, чем вид земли, которая живет.

По большей части олени шли с севера, как, на наш взгляд, они и должны были идти осенью. Иногда они брели на запад. Но вот 17 сентября Крис, оглядывая местность в бинокль, заметил обратное движение через Киллик. Олени двигались на север!

– Хотелось бы знать, что они там делают? – сказал он.

Быть может, уже начинались бои за самок? На следующее утро, надев болотные сапоги и взяв с собой кинокамеру, Крис отправился за Киллик.

День выдался мягкий и спокойный, но солнце показывалось редко. Я вывела волков на прогулку и жутко тряслась над ними: ведь теперь я всецело отвечала за то, чтобы загнать их домой. На самом краю берегового обрыва они подрались и свалились в реку. Очутившись в воде, они не придумали ничего лучшего, как поплыть к противоположному берегу. Они потеряли ориентировку! Я позвала их, но внизу, за ревом воды, меня не было слышно. Тогда я форменным образом завопила. На этот раз волки услышали и сразу повернули ко мне.