Тропами карибу

– Ты чуть было меня не убила. Столкнула с горы камень с голову величиной. Я читал записку и не заметил его вовремя. Отскочить я уже не мог и только пригнулся. Он пролетел надо мной.

Посылка с самолета на краю света – это роскошь, чудесная возможность человеческого общения через письма друзей. Но это не сразу. Сперва пришлось заняться многим другим. Я принялась выуживать из лишайников драгоценные продукты, вывалившиеся из картонок, разбитых при ударе о землю: мороженую малину, клубнику, кукурузу, ананасы. Каждый безнадежно испорченный кусочек был как нож по сердцу. Затем мы надежно пристроили наши вновь обретенные богатства. Огонь в печке погас, барак выстуживался. Но мы просто не могли удержаться от того, чтобы не перебрать письма, не взглянуть на обратные адреса, не провести смотр наших грядущих утех. Затем обычные будничные дела поглотили нас. Крис с кинокамерой и волками отправился на дневную прогулку.

Я начала носить воду с реки.

Наконец, натопив барак и роскошно поужинав, мы забрались на кровать, закутались в спальные халаты, подоткнули под голову летние спальные мешки, служившие нам вместо подушек, и с ни с чем не сравнимым наслаждением приступили к чтению писем.

Это было особое наслаждение, приглушенное муками, какие претерпевают лишь те, кто читает письма в полной изоляции от людей. Каждое впечатление, каждая новость поражает вас как удар, но вы не можете разрядиться, передать импульс другим в сутолоке бесчисленных событий дня. Теперь мы вполне понимали Джона Ларсона, одинокого старого траппера, юконского старожила, который каждые два – три дня приходил в шесть утра на снегоступах к нашей палатке и, едва уверившись, что его слышат, начинал говорить взахлеб не о том, как обстоят наши общие с ним дела, а о том, как идут дела в Штатах. У него был батарейный приемник, и он каждый вечер слушал последние известия.

И еще мы очень живо ощущали положение каждого из друзей. Наши дорогие новые друзья, прежде богатые, а ныне обедневшие, щедро слали нам коробку разнообразнейших лакомств, безупречно упакованную на случай сбрасывания с самолета. Богатейшие из наших друзей слали нам газетную вырезку. И то и другое заставляло болезненно сжиматься наши сердца.

В числе сброшенных посылок благополучно плюхнулся на землю рогожный мешок, набитый долгожданной зимней одеждой, которую мы заказали в июле у одной эскимоски в Коцебу. Это были малицы и меховые штаны для каждого из нас. Крисовы – из ондатры, мои – из шкурок длиннохвостого суслика, мех которого очень легок и высоко ценится эскимосскими женщинами, так как одежду из него «можно носить весь день дома и тебе не будет слишком жарко, а выйдешь на двор – не замерзнешь». Как я убедилась на собственном опыте, эта рекомендация оправдывалась даже при пятидесяти градусах ниже нуля.

Одно из писем принесло нам печальную весть. В нем говорилось о новой попытке лесопромышленников ликвидировать Национальный парк Олимпик заповедник, который мы так любили.

– Крис, ты не впадаешь порой в отчаянье?

Он взглянул на меня искренним, без всякой фальши, взглядом.

– Нет, – ответил он и весело добавил: – С чего бы мне впадать в отчаянье? Я отлично живу, у меня отличная жена и… меховые штаны! Подумай, как живут сотни миллионов людей на свете! А меховые штаны вообще не у многих найдутся!

Осенняя миграция

День 1 октября был совершенно особенный – лучезарный, холодный и тихий.

На белоснежных горах лежали глубокие тени небесно – голубого цвета. Необъятные рыжевато-коричневые пространства внизу под нами были пусты.

В полдень, когда Крис вернулся к ленчу с вязанкой хвороста, я спросила его:

Видел ты какие-нибудь следы животных?

Как я и ожидала, он ответил:

Нет. Ни следов, ни признаков.

Мы сели завтракать, как вдруг снизу, из тундры, донесся шум, заставивший нас молча вскочить и броситься к двери.

Мы чуть было не сбили друг друга с ног. Крис широко распахнул дверь.

Внизу, по тундре, проходил авангард осенней миграции – плотная колонна оленей. Они двигались на юго-восток, через хребет, на зимовья. Перед ними лежали пустынные пространства. За ними собирались и шли следом невидимые легионы. Чу – чу – чу! – стучали копыта по мерзлой траве. «Ма!» – отрывисто кричали оленята. Это были единственные звуки, раздававшиеся в тундре, и, если б не они, прохождение оленей напоминало бы шествие теней.

Крис взял кинокамеру и отправился вверх по Истер-Крику к «съемочной площадке» – скале, минуя которую колонна поворачивала на юг к проходу в горах.

Я оставалась на Столовой горе. Молча переходила я с западного ее края, откуда было видно, как олени выходят со стороны Киллика, белые против солнца, к восточному краю, откуда можно было видеть, как они уходят в тень, в необъятность гор. Они шли целеустремленно. Поднимаясь вверх по Истер-Крику, они следовали его изгибами, а затем пересекали его, твердо выдерживая курс на юг, к проходу в горах. Но их цель – тайга южнее хребта Брукса, где они зазимуют, – лежала гораздо дальше, и, прежде чем достичь ее, они пройдут через другие горные проходы, другие долины.