Тропами вереска

– Скорее бы, после срединной ночи раскроется вереск, и нежить до осени успокоится, а то неладно в этих краях, и мне тревожно. – Служитель тряхнул головой, отгоняя злые мысли, и улыбнулся мне. – Пойдете со мной на праздник? Через костер прыгать?

Я хотела спросить, а как же Велена, но не стала. Не тот человек служитель, чтобы за спиной у невесты что-то делать – раз меня зовет, значит, сам все решит и с княжной объяснится. От радости сердце запело соловьем, зазвенело весенней капелью.

– Помните, говорил, что буду прощение просить?

Я кивнула.

– Так вот, лучше за несколько поцелуев сразу!

И снова к моим губам прижался, нежно, ласково, лишь на миг, а потом подхватил решительно и понес на берег.

– Давайте выбираться отсюда, а то вы совсем замерзнете. – Он вышел из воды, осторожно поставил меня на землю, осмотрелся. – Возвращаться нужно, ночь к заре клонится. Я вас провожу и прошу: не ходите больше одна по лесу, я за вас тревожиться буду.

Я хмыкнула, но кивнула. Саяна покосилась на нас с ветки, сверкнула желтым глазом. Морок с нее спал, и ворона снова стала собой.

К моему дому пошли в обход, вдоль молодых сосенок и зарослей бодяка, что охраняли подступы к лесу. Ильмир, не глядя, взял мою ладонь, сжал крепко. Я опустила лицо, чувствуя, как алеют щеки. От моей радости за спиной розовел тысячелистник и пламенел горицвет, расстилалась ковром душица, желтела льнянка, источая пряный запах. Где-то за озером прокричал первый петух, и скользнули по земле робкие лучи солнца. И птицы запели разом, радуясь уходу темноты и новому летнему дню.

У забора Ильмир остановился, прижал мои ладони к губам, а я снова смутилась.

– Грязные ведь…

Он рассмеялся, поцеловал нежно каждый пальчик, поднял голову, всматриваясь в мое лицо.

– Хорошо мне с вами, Вересенья. Так хорошо, что даже страшно… И я почти рад, что нежить проснулась. А у вас глаза голубые, – удивился он, – и косы… рыжие.

– А у вас тина в волосах, как у лешего!

Я затаила дыхание, всматриваясь в синеву его глаз. Вот уж они точно красивые! Не насмотреться. Ильмир хмыкнул.

– Вы правы, негоже в таком виде признания делать. Отдохните хоть немного, после увидимся. – Он помолчал. – И ничего не бойтесь. Обещаете?

– А я и не боюсь.

Он снова мне ладонь поцеловал и ушел, а я вздохнула. Слукавила. Боюсь, конечно. Скоро срединная ночь наступит, будет народ Летнюю Деву чествовать, богатыми дарами задабривать. И в ту же ночь заалеет в лесу папоротников цвет – за буреломом, в самой чаще, у мшистого болота. И до того момента должен Ильмир имя мое произнести, вспомнить меня.

Не Вересенью, а Шаиссу, ведьму из северного леса.

* * *

День пролетел ласточкой, хоть Ильмира я больше не увидела – уехал он в Ивушки. Но все дела в руках спорились, а сердце пело. Даже Белава мою радость приметила, шутить о скорой свадебке начала да имя жениха выведывать. Но я лишь улыбалась. Велена смотрела хмуро, и с ней я старалась не встречаться, благо в поместье места много, а забот еще больше.

Вечером к домику я возвращалась радостная, разнеженная сегодняшним рассветом, все еще ощущая на коже поцелуи суженого. Оттого и не сразу беду почуяла. А она у порога стояла, темная и страшная, хоть и неприметная. Стоило в домик войти – коргоруш навстречу прыгнул. А кроме него, никого внутри не было.

– Где Таир и Леля? – нахмурилась я.

– В лес ушшшли, да не вернулись, – прошипел дух, облизнувшись. Красные глаза его угольками вспыхнули.

Я нахмурилась, прислушиваясь к лесу, положила ладони на кору ближайшего дерева, но ток его мне ответа не дал. Пошептались кронами, поскрипели деревья ветвями и промолчали.

– Тень, искать! – приказала я, чувствуя, как сжимается сердце. Хлесса завертелась вокруг себя, Саяна сверху закаркала, но тропку к детям мои звери не нашли. Я метнулась в дом, вытащила из подпола свой мешок. Уже и не важно было, что волшбу мою заметить могут, даже таиться не стала. Все забыла, одной мыслью сжигаемая – поскорее Таира с Лелей найти. Не чуяло их ведьминское сердце, и оттого страшно делалось.

Круг призыва солью на земле начертила, разрезала ладонь да в центр капли крови бросила. У нас с Лелькой кровь одна, а она не водица – все помнит да знает. Приведет меня к сестре, где бы та ни была. Встала в круг да слова заветные зашептала, упрашивая тропку расстелиться лентой, указать мне путь. Но сколько ни просила – глухо было. Лишь лес шумел тревожно да коргоруш шипел. Только разрезанная ладонь немела, словно в ледяную полынью я ее опустила. А это знак плохой. Значит, или нет их в живых, или кто-то колдовством детей спрятал, тьмой укрыл да ведьминским наузом тропу завязал. Да таким, что и мне не распутать.

Я снова прислушалась к своему сердцу, но и оно молчало. Постояла минутку, раздумывая, а потом воткнула свои заговоренные ножи по четырем углам, надеясь, что они мою душу удержат, и провалилась в Омут. Тот, кто его хоть раз нашел, всю жизнь потом у сердца носит. Попасть в Омут легко, трудно обратно вернуться.