Тропик Канзаса

– Никто, – сказал Фриц. – Или все. Все, кто хочет. Их делает сеть. Нет ни банка, ни правительства, ничего. В этом весь смысл. Для того чтобы все работало, пользователи делятся этим друг с другом.

– Можете оставить это себе, – сказал Сиг. – Если у вас есть желание дать мне деньги, дайте лучше то, что припрятано в сейфе с оружием.

– Знаешь, что я тебе скажу? – рассмеялся Фриц. – Я сам сберегу все это для тебя.

Сиг молча кивнул.

29

Это было очень странное чувство: страх от возвращения в родной город. Когда кузен Мелл сказал, где обыкновенно проходят собрания, Таня поняла, что нужно будет одеться соответствующим образом. Поэтому строгий костюм, в котором она ходила на работу, она оставила в гостинице при аэропорте, после чего отправилась в центр. Там она оставила также и свой седан, полагающийся ей как госслужащему, и дальше поехала на автобусе, как и тогда, когда училась в школе. Но только сейчас обстановка была несколько иной.

У Тани мелькнула мысль, сойдет ли она за местную жительницу в окружении своих унылых попутчиков, спешащих после работы домой. Она единственная держала голову прямо, и, посмотрев в грязное окно на угасающие краски дня, она поняла, в чем тут дело. Автобус катился мимо бесконечной очереди в бакалейную лавку; люди терпеливо ждали возможности купить по баснословно завышенным ценам те немногие товары первой необходимости, которые имелись в наличии. У стоящих в очереди не было никакой гарантии того, что им что-нибудь достанется, а счастливчикам, которым удалось что-то ухватить, придется всю дорогу домой оберегать свои покупки от воров. На следующем перекрестке шестеро нищих обрабатывали пассажиров остановившихся машин, клянча деньги, – это были покрытые струпьями подростки, судя по всему, бездомные. Рядом были и другие – их силуэты виднелись в выбитых окнах заброшенного здания.

Выходя из автобуса, Таня едва не наступила на еще двух попрошаек, оголодавшую белую девочку и ее мать с безумным взглядом, сидящих на холоде на протертом до дыр одеяле, расстеленном прямо на тротуаре. Девочка, лет восьми-девяти, молча протянула пластиковый стаканчик, с мольбой глядя на Таню. На дне стаканчика лежали лишь несколько долговых расписок и одна монетка. Таня представила себе, каково жить попрошайничеством при экономике, практически полностью лишенной наличных денег, когда даже самые незначительные выплаты осуществляются электронным способом, пересылаясь по находящимся под бдительным оком государства сетям. Но у нее ничего не было; к тому же она прекрасно сознавала, что лучше не доставать бумажник в таком месте.

Пересекая Хеннепин-стрит под тусклым светом фонарей, Таня видела в каждом идущем навстречу человеческом силуэте потенциальную угрозу, которую нужно было избегать, даже если для этого требовалось перейти на другую сторону улицы или вообще свернуть в переулок. Эти улицы не упустят возможности прибрать к рукам чужое; закон и порядок здесь поддерживали только патрули из числа местных жителей, порой ведущие себя хуже преступников, – и все же никто не мог сравниться с вооруженным ополчением, хозяйничающим вне пределов крупных городов.

Над зданиями, высоко, чтобы было видно с автострады, висел плакат, водруженный «Братством за лучшую Америку» – одному черту известно, кто это такие. Содержание этого плаката было более политизированным, нежели обычные для братства слепые бегуны и патриотически настроенные дети, спасающие бездомных щенков. На нем красовалось ставшее уже каноническим изображение президента, стоящего на развалинах Белого дома на следующий день, кричащего в мегафон, зажатый в уцелевшей руке, перед возбужденными толпами, которые он собрал по всей стране. Внизу большими буквами была выведена подпись:

ВОЖДЬ

Чтобы вести за собой других, нужно быть готовым идти вперед в одиночку

Кто-то забрался наверх и чуть подправил плакат: добавил огромную механическую руку там, где должна была быть вторая рука.

Глядя на лицо, пылающее в вышине, Таня вспомнила мгновение, когда заглянула в эти глаза. Ей захотелось узнать, что придает им такую завораживающую пристальность. Быть может, те же самые качества, которые привели этого человека к власти. Тогда его харизма была более солнечной – ребяческая улыбка и дар выдавать якобы спонтанные перлы ораторского искусства, вводившие слушателей в транс, направлявшие их гнев и нужды в нужное русло, чтобы еще больше возвысить этого человека над всем миром. Но Таню больше всего поразило, как под пристальным взглядом этих глаз чувствовалось, что за ними стоит вся карательная мощь федерального государства, готовая сокрушить любое сопротивление. Словно сейчас, после стольких лет в должности, когда одного завороженного внимания толпы к президенту уже не хватало, он только так мог получить удовлетворение.

Это был стимул, но плохой. Тане хотелось противостоять ему, однако последствия были слишком страшными. В итоге она чувствовала себя совершенно одинокой.