Тропик Козерога

Обращение Гровера пришлось как раз на тот момент, когда мой старик начал понемногу спускать пары, – потому-то я об этом и вспомнил. Многие годы от Уотросов не было ни слуху ни духу – они как сквозь землю провалились. И вдруг в самый разгар адского храпа вгарцовывает, можно сказать, Гровер, расточая благословения и призывая Господа себе в свидетели, что вот, мол, он я – уже и рукава засучил, вознамерившись избавить вас от греха. Первое, что мне в нем бросилось в глаза, – это перемена во всем его облике – добела омылся Кровию Агнца. Он и в самом деле сиял такой безукоризненной чистотой, что только что не источал благоухание. Изрядно очистилась и его речь: теперь вместо площадной брани были одни славословия и обращенные к Господу возгласы. Беседы у нас с ним не вышло: был его монолог, по ходу которого если вдруг возникали вопросы, он сам же на них и отвечал. Усевшись на предложенный ему стул, Гровер с места в карьер заговорил о том, что Господь отдал своего единственного возлюбленного Сына, дабы мы могли насладиться жизнью вечной. А так ли уж нужна нам она, эта жизнь вечная, а то, может, мы просто собираемся погрязнуть в плотских утехах и умереть, так и не изведав вечного блаженства? Неуместность напоминания о «плотских утехах» супружеской паре, достигшей преклонных лет, притом что один из супругов храпит, погруженный в глубокий сон, разумеется, ничуть его не смутила. Он был до того исполнен жизни и ликования в первом внезапном приливе щедрой милости Божией, что, должно быть, совсем запамятовал, что сестрица у меня рехнувши, потому что, даже не справившись о ее здоровье, начал одолевать ее своей новообретенной возвышенной трепотней, к которой она оставалась совершенно глуха, потому что, как я уже сказал, у нее не хватало такого количества шариков, что, заговори он хоть о рубленом шпинате, для нее все одно. Выражения типа «плотские утехи» означали для нее что-то вроде красного зонтика в погожий день. Помню, кстати, как она сидела на краешке стула и мотала головой, только того и ожидая, чтобы он наконец перевел дух, и тогда она смогла бы сообщить ему, что пастор – ее пастор из англиканской епископальной церкви – только что вернулся из Европы и собирается устроить в цокольном этаже храма благотворительный базар и у нее там будет маленькая палаточка с куколками из дешевого магазина. И действительно, едва он замолк, как ее понесло: о венецианских каналах, об альпийском снеге, о брюссельских собачьих колясочках, о восхитительной мюнхенской ливерной колбаске. Она была не только религиозна, моя сестрица, но и безнадежно глупа. Тем временем Гровер улучил момент и ввернул что-то вроде того, что он узрел-де новое небо и новую землю… «Ибо прежнее небо и прежняя земля миновали», – сказал он, бормоча себе под нос в каком-то истерическом глиссандо, дабы освободить себя от бремени пророческого предсказания о Новом Иерусалиме, который Господь утвердил на земле и где он, Гровер Уотрос, некогда обезображенный увечной ногой сквернослов, обрел мир и покой праведности. «И смерти не будет уже…» – воскликнул он, переходя на крик, когда моя сестра наклонилась к нему и со всем своим простодушием спросила, не хочет ли он поиграть в шары, а то пастор как раз устроил новую дорожку для игры в цокольном этаже храма, и она уверена, что пастор рад будет увидеться с Гровером, потому как он очень милый человек и добр к несчастным. Гровер ответил, что играть в шары – это грех и что он не принадлежит ни к одной церкви, ибо все церкви безбожны, а он даже бросил музицирование, так как понадобился Господу для более высокой миссии. «Побеждающий наследует все, – добавил он, – и буду ему Богом, и он будет Мне сыном». Он вновь умолк, намереваясь прочистить нос изящным белым носовым платком, и тут моя сестрица не преминула ему напомнить, что раньше у него всегда текло из носу, но он никогда не пользовался носовым платком. Гровер выслушал ее с весьма торжественным видом, после чего заметил, что он исцелился от множества вредных вещей. На этом месте проснулся папаша и, увидев сидящего перед ним Гровера, огромного, как сама жизнь, изрядно перепугался и минуту-две, очевидно, не мог понять, то ли Гровер был жутким феноменом сна, то ли галлюцинацией, но вид чистого носового платка моментально привел его в чувство. «О, да это ты! – воскликнул он. – Младший Уотрос, а? Ну, так и что же, во имя всего святого, ты здесь делаешь?»

«Я пришел во имя Святая Святых, – невозмутимо ответил Гровер. – Я совершил обряд очищения смертью на Голгофе, и вот я здесь во имя возлюбленного нашего Иисуса Христа, дабы принять на себя грехи ваши тяжкие, чтобы „вы ходили во свете, во славе и чести“».