Тропик Козерога

Почему я пишу о Гровере Уотросе? Потому что я встречал на своем веку тысячи людей, и никто из них не был живым в том смысле, в каком был живым Гровер. Большинство из них были гораздо образованнее, многие были просто блистательны, иные – даже знамениты, но ни один из них не был таким живым и пустым, каким был Гровер. Гровер был неиссякаем. Он был подобен частичке радия, которая, даже будучи погребена в недрах горы, не утрачивает своей способности источать энергию. Прежде я встречал сонмы так называемых энергичных людей – не Америка ли изобилует ими? – но никогда под личиной человеческого существа – источника энергии. И что же породило сей неиссякаемый источник энергии? Породило его некое световое излучение. Да, и произошло это во мгновение ока – только так и происходит что-либо значительное. В одну ночь все предвзятые Гроверовы ценности оказались за бортом. Именно так, внезапно, и прекратил он свое движение туда, куда мчатся другие. Он нажал на тормоза, не отключая при этом двигатель. Если когда-то, подобно многим другим, он полагал, что нужно обязательно к чему-то стремиться, то теперь он знал, что это «что-то» – везде, а значит, прямо тут, под боком, и, стало быть, зачем же двигаться? Почему бы не припарковаться, не отключая двигатель? Между тем вращается и сама земля, и Гровер знал, что она вращается, и знал, что он вращается вместе с ней. Разве земля к чему-нибудь стремится? Наверняка Гровер задавался этим вопросом и наверняка удовлетворился тем, что ни к чему она не стремится. Кто же в таком случае сказал, что мы непременно должны к чему-то стремиться? Гровер то у одного, то у другого справлялся, ради чего вся эта гонка, и вот ведь какая странная штука: хотя их всех гонит стремление добраться до своего места назначения, никто не озаботится притормозить и задуматься о том, что место назначения у всех одно – могила. Для Гровера сие было загадкой, потому что его невозможно было убедить в том, что смерть не является определенностью, тогда как никто не мог убедить кого-то еще в том, что любое другое место назначения – это неопределенность. Уверившись в неотвратимой определенности смерти, Гровер внезапно сделался потрясающе и ошеломляюще живым. Ибо впервые в жизни он начал жить, и его увечная ножонка тут же совершенно выпала из его сознания. Тоже вещь странная, если подумать, потому что ведь и увечная нога, точно так же как смерть, – это очевидный непреложный факт. Однако увечная-то нога вылетела у него из головы, или, что гораздо важнее, вылетело все то, что было связано с увечьем. Аналогичным образом вылетела у него из головы и смерть, стоило ему лишь с ней смириться. Достаточно было ухватиться за идею определенности смерти, чтобы всех неопределенностей и след простыл. Весь мир ковылял теперь при своих колченогих неопределенностях, и лишь один Гровер был свободен и ничем не обременен. Гровер Уотрос являл собой олицетворение определенности. Возможно, он был не прав, но в нем была определенность. А что толку быть правым, когда тебе приходится ковылять со своей увечной ножонкой? Лишь единицы постигли эту истину, чем и прославили свои имена. Гровер Уотрос, вероятно, так и останется в безвестности, и все же он исключительно великий человек. Вероятно, именно по этой причине я и пишу о нем – по той простой причине, что у меня хватило здравого смысла понять, что Гровер достиг величия, даже несмотря на то, что никто больше этого не признает. Тогда я просто-напросто считал Гровера безвредным фанатиком – слегка с прибабахом, да, как заметила моя матушка. Но любой человек, когда-либо усвоивший истину объективной неизбежности, был слегка с прибабахом, причем именно эти люди хоть что-то да сделали, чтобы мир стал более совершенным. Другие люди, другие великие люди кое-что кое-где порушили, но те немногие, о которых говорю я и к которым причисляю Гровера Уотроса, способны были разрушить все до основания, лишь бы могла жить истина. Обычно такие люди рождались с каким-нибудь дефектом – хромоножками, так сказать, и по какой-то странной иронии людям они запоминаются именно этой своей хромоногостью. Если же человек вроде Гровера лишится своей увечной ноги, о нем скажут, что он лишился ума. Такова логика неопределенности, и плод ее – страдание. Гровер был единственным по-настоящему радостным существом, которое встретил я за всю свою жизнь, так что все это – малюсенький монументик, который я возвожу в память о нем, в память о его радостной определенности. Жаль, правда, что в качестве костыля он использовал Христа, хотя не все ли равно, каким способом человек приходит к истине при условии, что он хватается за нее и ею живет.

* * *

Интерлюдия