Тропинка 03-1998

В палисаднике у тёти Груни, как раз под нашим окном, росла одна-единственная яблонька. Весной она зацветала пышным бело-розовым кипеньем, но осенью приносила маленькие, величиной с украинскую вишню яблочки, которые назывались ранетками. Мне очень нравились эти терпко-кислые зеленоватые плоды.

Из ранеток тётя Груня варила варенье. Но это раньше, до войны. Теперь же большую часть урожая она продавала стаканами на рынке или у заводской проходной. Мне иногда разрешалось полакомиться с ветки.

У тёти Груни в деревне жил престарелый брат с семьёй и ещё какие-то “сродственники”. Прожив нелегкую зиму сорок первого года и собрав осенью неважный урожай, она решила продать свой “пятистенник” и перебраться к брату в деревню, где, как она говорила, будет легче “перебиться”.

О своем намерении тётя Груня сказала маме месяца за два, сказала робко, со вздохом, потому что понимала, что ставит нас в трудное положение.

Мама много раз ходила на приём к начальнику квартирного отдела, пока не вмешалось цеховое руководство, и маме выдали ордер на подселение в барак.

Барачные застройки, именуемые Временным посёлком, расположились рядом, через дорогу.

Я знал, что пацаны Линейного и Временного враждовали между собой, устраивали драки, и боялся, что барачные пацаны будут ко мне придираться.

Переселялись мы в октябре, когда начались дожди. Осеннее ненастье принесло распутицу. Ни в одном из посёлков не было тротуаров. Лишь кое-где от дома к дому вились насыпные тропинки из шлака и щебня. В самые сильные дожди дороги заливало бурой кашицей, и машины натужно ползли, оседая на ухабах и колдобинах. А по обочинам, увязая по колена в грязи, брели усталые люди. Вязкая глина толстым слоем налипала на подмётки.

Сначала мама хотела нанять машину или подводу, но по такой грязи ни один шофёр не возьмётся ехать, а подводу тоже не удалось достать. Перевозились на двухколёсном ручном транспорте. Вся наша утварь—железная кровать с досками, тумбочка вместо стола, две табуретки, чемодан и два узла с постелью и другими вещами—уместилась на хозяйственной повозке, какие имелись в каждом дворе. И хотя добра было немного, помочь нам пришли почти все соседи: и Мария Филипповна с Витей, и Петрусь со своей матерью, и Борис Львович.

Митяй стоял поодаль и, прищурившись, глядел в нашу сторону.

— Ты до нас приходь,— сказал мне Петрусь.— Туточки близенько.

— Конечно,—ответил я.—И вы ко мне приходите, ладно?

— Придём,— сказал Витёк.

Мария Филипповна присела на край скамьи у палисадниковой ограды.

— Посидим на дорожку.

— И то верно,—отозвалась тётя Груня. Мы с Витей примостились рядом на корточках.— Я хочу просить вас,—обратилась мама ко всем сразу,— если будет письмо... Ну хоть что-нибудь! Сообщите мне, пожалуйста...

— Да, да, конечно!—живо откликнулся Борис Львович.— Пренепременно.

— Не беспокойтесь,—сказала Мария Филипповна.—Я Витю тотчас пришлю. И почтальонку попрошу, чтоб к нам принесла.

— Впрочем, откуда ему взяться? — грустно вздохнула мама. — Муж не знает нашего адреса...

Всегда, когда мама думала об отце, её глаза наполнялись слезами. Сколько раз она обвиняла себя: “Мне не надо было ехать. Нужно было дождаться его”.

Возвращаясь с работы, мама первым делом спрашивала—не было ли какого известия, не приходил ли кто-нибудь из райсовета или военкомата? Я отрицательно мотал головой.

— Что ж! — Мама первая поднялась со скамьи.

— Пора.

Тётя Груня, прощаясь с нами, всплакнула, беспрестанно сморкаясь в фартук и приговаривая, чтобы мы её не поминали лихом, не винили за то, что так вышло.

— Вот устроюсь в деревне,—уговаривала она не столько нас, сколько себя,— коли ладно всё выйдет, может, и вам подсоблю, картошкой али ещё чем.

— Да мы и так благодарны вам за всё,— говорила мама.—Не расстраивайтесь, ради бога. Уж теперь всё хорошо. Комната там большая...

Да, комната, в которую нас подселили, была действительно огромная: два больших окна и двадцать пять метров площади.

Здесь жила семья “нацменов”. В то время я думал, что это такая национальность, и только позднее, в четвёртом или пятом классе, узнал, что так называли всех представителей “национальных меньшинств”. Фамилия у них—Гайсановы. Было их четверо: сначала, пока Фаридка не родилась, и потом, когда старуха померла.

Когда мама знакомилась с ними, хозяин назвался Зиёй Гайсановым. Мама не поняла, переспросила:

— Простите, как? Скажите, пожалуйста, ваше имя-отчество. Хозяин улыбнулся.

— У нас раньше не было отчеств. Теперь паспорт стали писать—Зия Минлегалиевич.

Мама напряжённо вслушивалась в непривычное звучание.

— Трудное имя,—сказал хозяин,—Минлегали— мой отец. Называй меня по-вашему—Зия Михайлович.

— Хорошо,— сказала мама,—Зия Михайлович...

Рядом с хозяином стояла маленькая, худая, темнолицая и черноволосая женщина с большими голубыми глазами. Она была красивой и была бы ещё лучше, если б не худоба. Это мама говорила. Она пряталась за плечо мужа и руками прикрывала выпиравший живот.

— А вас?—спросила её мама.

Женщина смутилась и совсем спряталась за спиной мужа.

— Малика её зовут,—сказал хозяин.

— Понимаю. А по отчеству?