Тропинка 03-1998

Вы когда-нибудь убегали из дома? Я даже представить не могу, как бы мы с мамой жили друг без друга.

А вот Генка из третьей комнаты однажды хотел убежать.

Уходя на работу, мать оставила Генке миску картошки и велела сварить. Миска-то совсем небольшая, на полкило. Половину картошки она наказала оставить отцу, который должен был вернуться с ночной смены. Маленький гранёный стаканчик растительного масла тоже на двоих. А щи в кастрюльке—только для отца.

Зашли мы с Витькой. Генка в это время сидел за столом и уплетал свою порцию картошки. Мы смотрели и глотали слюну. Обычно мы всем делились. Витька снабжал нас жмыхом. Я тоже часто выносил “с обломом” на всех. Не угостить нас Генка никак не мог.

Мы быстро расправились со всей миской.

В школе про картошку Генка забыл. Когда вернулся вечером домой, в комнате была только одна мать.

— Отец приходил?—спросила она.

— Нет, не приходил...

— Странно...—мать растерянно опустила руки. С минуту она молчала, и Генка тоже молчал. Потом она подошла к плите, заглянула в кастрюлю.

— А где картошка?

— Какая?

— Картошка... для отца.

— А я... её съел.

Мать посмотрела на пустой стаканчик из-под масла и дала сыну затрещину.

— За что?—сквозь слёзы спросил Генка.

Мать накричала на него, что он бездельник и дармоед. Это показалось Генке обидным, он тоже ходил перекапывать картофельное поле за десять километров и принёс оттуда полмешка картошки. Генка всхлипнул, сказал, что может вообще ничего не есть, оделся и ушел.

Он брёл напрямик по размытой дороге. Жидкая грязь с хлюпаньем расползалась под размокшими ботинками. Затылок ныл. Генка поднял воротник своего куцего пальто, глубже натянул на лоб затасканный картуз с переломленным козырьком, засунул руки в карманы и побрёл дальше.

Он начал перебирать в памяти всё самое необходимое, что может потребоваться самостоятельному человеку: ножик-складень, кресало (или еще лучше спичек достать), мешочек для продуктов...

Октябрьское небо быстро затягивалось мглой. Очертания бараков расплывались в бесформенные тёмные пятна. Лужи казались мазутными. С низкого и тяжёлого неба сеял мелкий и холодный дождь.

Генка огляделся по сторонам: нужно было куда-то спрятаться, переждать. “Пойду-ка, пожалуй, в баню”,—решил он и торопливо заскользил к двухэтажному зданию с облупленными стенами.

О месте на лавке в комнате ожидания нечего было и мечтать. Люди в рабочих спецовках, с усталыми тёмными лицами сидели на корточках возле стен, толпились в проходе, дымили толстыми самокрутками и вели неторопливый разговор о вестях с фронта, о заводских делах. Кругом жара и чад.

Генка протиснулся к лестнице, ведущей на второй этаж, в женское отделение. Нашёл под лестницей свободное местечко, уселся на выступе стены, похожем на завалинку, и задумался. Мать, верно, станет плакать, переживать. Завтра зайдут за ним ребята в школу, а мать скажет, что нету Генки, ушёл неизвестно куда. Начнут Генку везде искать. Интересно, что они будут о нём говорить?

Справа, примостившись на том же выступе, сидел парнишка в фуфайке и треухе, сбитом на затылок. Было ему лет двенадцать. Лицо крупное, широкоскулое, с острым подбородком. Из-под шапки торчали густые тёмные волосы, которых уже давно не касалась расчёска. В ногах у паренька сидела худенькая девочка лет шести и обеими руками усердно копалась в таких же тёмных кудлатых волосах.

— Тиша, зудится,—тоненько пропищала она.

— Завтра в прожарку поведу,—тоном взрослого ответил Тиша...

—... Из Ленинграда я. Питерский!—обратился он к Генке. В это слово он вкладывал особый смысл, дескать, в революционном городе жил.— Батю мы ищем. Его с заводом в самом начале войны эвакуировали. Нам говорили, здесь должен быть.

Девочка, что сидела в ногах у Тиши, перестала чесать голову и жалобно зашептала:

— Я к мамке хочу...

— Не хнычь, Нюрка, не маленькая.

Нюрка прижалась к ноге брата и притихла.

— Мы с ней,—Тиша кивнул на сестрёнку,— везде поездили: в Москве были, в Саратове, потом в Краснокамске, в Нижнем Тагиле, а теперь вот в Челябинске. Позавчера на военном товарняке приехали.

— А мать-то где?

— Мама ещё там, в Питере. Захворала. Голодно стало...—Тиша призадумался.—Ну, а нас на самолёте вывезли. Через фронт летели. По нам фашистские зенитки бухали, да не попали. Где им! У нас лётчик мировой был. Кругом разрывы, а он самолёт ведёт, что машину по Невскому. Потом на поезде. Говорили, в детдом везут. Только я не захотел, к бате решил добираться. Так мама наказывала. А где он, батя?.. Урал-то большой. Вчера заходил к одному начальнику, спросил про наших, кировцев. Так он сказал, что нынче столько народу понаехало — где тут найдешь? А сам телефонную трубку снимает. Я как услыхал про приют, задом, задом и—ходу. Нашёл дураков! Генка с уважением слушал Тишу.

— А ты что,—спросил Тиша,—тоже мазурничаешь?

— Нет... — Генка замялся. Хотел было рассказать, что тоже собирается уехать из дома, но раздумал. Стыдно говорить о картошке. Совестно.

Генка пригрелся и уснул.

Продолжение следует

Рисунки В. Г. Курбатова