Тропинка к дому

Полдень… Солнце полыхает отвесно, накалисто, густо. Хочется прохлады или речной воды. У петухов и то пересохли глотки; не голосят, примолкли птицы в заовражном березнике и в поле.

Под гору к речке Покше спускается лосиное стадо. Любаше сверху все видно: вожаком, просторно, по-лосиному гордо, вышагивает Пилот, за ним сразу трое: Находка, Лютик и Милка, — потом группа годовиков, их штук двадцать за годовиками — дедушка, в руке у дедушки повод от уздечки, а ведет он на поводу Малыша.

Любаша верхом на Малыше, в седле. Немыслимо высоко! Икры покалывает жесткая плотная шерсть. Рукой вцепилась в густой, с проседью, лосиный загривок, во рту у Любаши короткий стебель ромашки, цветок с белыми лепестками закрывает рот. Дедова придумка: «Не будешь тараторить…» По бокам лихой наездницы пылит восторженная «пехота» — журавкинская детвора, нарочно приурочившая сегодняшнее купание к купанию лосей. «Пехота» шепчется, вскрикивает, открыто завидует наезднице, но та делает вид, что ничего этого не замечает.

Изредка Любаша оглядывается и видит других лосей и замыкающих шествие Зину и Лешу.

Любаше боязно — высоко все же, но и радостно: в седле на лосе катит! Кому, когда еще так везло!.. Шаг у Малыша великанский, упружистый, чуть-чуть покачивается седло.

Речка Покша открылась мягкой синью, желто-песчаным островом; лес Кормыш с той, левой стороны плотным зеленым строем стережет ее по всему плесу и дальше вниз по течению до самого Нелидова; направо — луг в цветовом узорочье. Лоси поднимают головы, ноздрями шумно втягивают речной свежий воздух и срываются с торопливого шага на бег.

Ромашка летит в пыль.

— Дедушка, ты меня одну пусти. Дальше речки Малыш не унесет. Я не боюсь, деда, — расхрабрилась Любаша, поглядывая на ребят.

— Унесет не унесет, а упасть можно запросто. Моряки, Люба, кавалеристы неважнецкие, — улыбнулся боцман, видимо вспомнив свой полет через изгородь. Придержал лося, ссадил внучку, снял седло и уздечку. Шумнул: — Догоняй, Малыш, своих!

Освободившийся лось рванул с места так, что пыль взвихрилась. И сразу все стадо, будто приняв команду, устремилось к берегу.

Лоси торопились к реке.

Со дня своего рожденья любили они солнце, леса, воду. Они жили просто: ко всему приноравливались, все принимали в природе как есть. Вода могла быть бедой: по весне шумно разгуляется, забурлит, завертит — берегись; а летняя, прогретая солнышком, с запахами лугов и деревьев, туманов и дождей, эта вода одаривала радостью, успокаивала, ласкала. Она была той привычной вечностью, которая всегда сопровождала лосиный род.

Вода утоляла жажду. В воде они спасались от злых, как огонь, оводов и докучливых мух. Лось, если нет близко реки, в знойный день полезет в болото и, зарывшись в холодную жижу по самую шею, будет дремать и блаженствовать…

Красиво, легко вскидывая ноги, лоси летели к реке. Ребята — за ними.

Любаша на ходу выскочила из платьица и осталась в одних плавках.

Лоси вошли в речку, попили. И — началось веселье, игры. То один, то другой поднимет ногу и бьет отрывисто, сильно, чтобы бултыхнуло, чтобы вода рассыпалась на тысячи брызг, взметнулась высоко и окатила и лося-шалуна, и его соседей. А соседи тоже не отстают. Бурлит река, гремит от всплесков, взлетают брызги, просвечиваются солнцем, — кажется, серебряный дождь обдает лосей и ребятишек. Ребята черпают воду ладонями и плещут на серых великанов, отчего шерсть у них прилегла, залоснилась.

Не все, однако, храбрецы и среди лосей. Лосихи, забредя в воду, обвыкаясь, смешно приседают, моргают ресницами. Это длится мгновение: притерпятся, бредут поглубже, плавают или ложатся на дно — ванны принимать.

Леша и Зина, не останавливаясь, подняв над головами одежонку, перебредают протоку и выходят на песчаный, местами поросший ивняком остров. И дед за ними. Оттуда позвали лосей.

— Ссюда-а… Ссюда-а… Скоррей… Скоррей… — Этот призыв известен им с детства.

— Малыш, Находка, Лютик, ссюда, ссюда… Скоррей, скоррей, — дед застит широкой ладонью солнце. — Любаня, ребятки, не отвлекайте их, еще наиграетесь.

Но лоси сами направились на зов к острову. Любаша сзади подкралась к Лютику (он блаженно растянулся в воде), упала ему на спину.

— Ло, Лютик, ло! — закричала она. Лось приподнялся, немного прошел и поплыл. Любашу течением откидывало от него. Пришлось ухватиться за маленькие, в плюшевой кожице, рожки Лютика. Удержалась и зашептала прямо в ухо: — Плыви, плыви к острову, Лютик. Я купать тебя буду.

Каждый выбрал себя лося, и кто губкой, кто мочалкой, кто тряпкой, а детвора своими трусами и майками принялись мыть и оплескивать водой буро-серую шерсть. Зина, кроме губки, захватила с собой большую, как грабли, расческу и чесала Пилота. Лоси по брюхо смирно стояли в воде, а те, кому пока хозяина не досталось, ждали своей очереди.

Купание лосей шло своим чередом. Два десятка лосей купаются в солнечной речке. Блестят на солнце мокрые спины и бока, горбылистые морды, уши, выступы новых рогов у самцов. Лоси. И рядом люди. И лосей это ничуть не беспокоит.