Тропинка к дому

Уже третий день ищет она Пилота по лесам и вырубкам: смело лазила даже в Болтуху, ходила по зыбким мхам, перевитым клюквенными шнурами, рубчатым резиновым сапогом давила краснобокие ягоды, — нет лося; от Новинок до Ивашкина обшарила Покшинские плесы — нет лося. И чего-чего только не передумала! Может, повстречался с дикой лосихой, увлекся, захмелел и надумал провожать ее; может, заблудился, перепутал ходы и махнул в северные леса, под Чухлому; может, и в живых его уже нет: подстерег злой охотник и свалил. Эх, Пилот, Пилот… Где ты ходишь-бродишь? Отзовись, коли жив, успокой чутко-тревожное женское сердце.

2

Рос он смышленым, веселым, озорным. Сразу доверился хозяйке, полюбил ее. Полюбил открыто и ревниво. Чуть кто из лосят подольше задержится возле Галины Николаевны — норовит отжать. Толкается, драку затевает.

— Ну, озорник! Так же нельзя, нечестно так. Я для всех лосят одинакова, — урезонивает она его.

Пилот смиренно слушает, да вдруг подскочит и в щеку — чмок. Выслуживается: на прогулку выскакивает первый. И все вертится около хозяйки.

А как подрос, моду взял: куда хозяйка, туда и он. Она отбивается, строжит, отговаривает, она старается незаметно уйти — ничего не помогает. Не проворонит. До самого дома провожает и ходит, ходит часовым, поглядывая на окна и на дверь.

Однажды дверь у Михеевых в доме оказалась открыта. Пилот удивился, но не растерялся: пожаловал в гости и без приглашения. Вошел в комнату, смирно огляделся, хозяйка на кухне, не стал ей мешать, тихо лег на домотканую дорожку и задремал.

Приглядывалась, примечала Галина Николаевна, как лосята ведут себя летом при утреннем солнышке и хмурой осенью. Точь-в-точь как детишки. Тепло, сухо, зелено — веселы, игривы. Но полетели с тревожным шелестом листья с деревьев, земля наполнилась тайными шорохами, зачастили навязчиво студеные дожди — притихли лосята, жмутся друг к дружке, не столько пасутся, сколько укрываются в хвойниках. И бойкий Пилот загрустил.

Мокро, грязно, серо. День за днем — осень. Но однажды крепко тиснул землю мороз, выпал снег, и день неожиданно высветлился. Пилот в первый раз видел снег. Неподдельное удивление стояло в глазах. Нюхал снег, губой прихватывал и все поджимал то одну, то другую ногу — студило или не решался мять чистый, ровный снежок. Потом обвыкся и давай печатать следы: туда побежит, сюда побежит, оглянется на свою работу. Ну, чем не шалунишка!

Не знал лосенок, какой бедой обернется вскоре для него снег. Уже морозы лютовали, уже ветры-снеговеи вскипали. Пасла Галина Николаевна молодняк. Отдельно от старых лосей. И вдруг затревожилась: что-то Пилот долго не подходит, на глаза не показывается. Или обидели?

— Пило-от! Эй, Пилот! Где ты?

Выждала, еще покричала. Нет Пилота. Беда. Бегает по лесу, тонет в снегах. Студеный ветер сминает тревожный голос. Охрипла. Канул в снежных вихрях ее любимец Пилот.

Вечерело. Еще была надежда: раньше вернулся в загон, заболел. Но и на ферме его не оказалось.

Темень, жуткая снежная круговерть, а она с фонарем, ломая сугробы, ходит, зовет, зовет.

Уже в полночь вернулась на ферму. Руки ломит, ноги как чужие, голова горячая. Настудилась. А сердце давит, жмет тревога: погиб лосенок. Самый лучший…

Всплакнула. Домой пошла. Вдруг видит: на журавкинском углу изгороди бугорок снежный. Ближе, ближе… Бугорок постанывает. «Пилотик! Пилот! Ты?!» — рванулась, упала на колени, голыми руками размела снег, сорвала ватник, прикрыла вздрагивающего лосенка, гладит шею, прижимает голову к груди.

«Нашелся, нашелся, дружок мой!» — шепчет горячо.

Кое-как привела малыша в лосятник. И всю ночь отогревала, растирала, теплой водой поила, хлебцем да картошкой кормила.

Спасла.

3

На первом же году Пилот всех своих сверстников обогнал. Такой внушительный лосище вымахал, даже Галина Николаевна дивилась. А Привалов, любуясь сохатым, мечтал вслух:

— Этого силача я с Малышом в сани запрягу. Видать, Николаевна, ты своего Пилота шоколадом подкармливала. Ай, чуден лось!

А Пилот, будто сознавая, что его отмечают, что на него возлагают особые надежды, все не отставал от озорства. Проявлялось оно так. Кто бы ни заявился на ферму: киношники, зоотехники опытной станции, лесники, столичные ученые или ребята из пионерского лагеря — Пилот не преминет сразу же выяснить с ними свои отношения. Люди ходят, глядят на лосей. А те заняты своим делом и не обращают на них внимания: гложут осиновые ветки, лижут в корытцах соль, стоят группками или лежат, неутомимо продолжая жвачку; один Пилот настораживается, озорные искорки мечутся в его крупных глазах.

Только пришельцы поравняются с ним — у-ух! — резво встает. Кажется, поднялась гора и отрезала дорогу. Гора из серо-бурой шерсти и мускулов, налитых силой. Шевеля ноздрями, переставляя широкие костистые ноги, Пилот нагибает голову: дескать, хотите, есть желание — разрешаю погладить свою холку, шею, морду. Огромные, полусвернутые в желоб уши шевелятся, за густыми черными ресницами сверкание умно-хитрецких глаз. Они зорко глядят и будто бы при этом еще и спрашивают: «Кто вы? Зачем пожаловали?..»