Тропинка к дому

Лес, погружаясь в ночь, издавал шорохи, невнятно-прерывистые вздохи, там шелестело, а там потрескивало, время от времени раздавались вскрики — птицы или зверя, над головой цокала белка. Лосиха вывернула голову, сторожко шевельнула ухом. Увидела: над ельником плотвицей выплыл из-за тучи месяц, остановился, выгнулся, словно его морозец прихватил. Никакого тепла от месяца, весь уместился в лосином глазу. Но — светит, светит, как светил фонарик Хозяйки, и с ним все-таки повеселей.

Кого она боится? Этого Верба еще не знает. Главный враг — медведь. Но с медведем она ни разу не встречалась. Да и где он в эту пору, медведь? Хозяин лесов завалился в теплую ямину, похрапывает беспечно, лапу сосет. До апрельской теплыни, до первых проталин продрыхнет сиволапый. Отощает, вылезет и спросонья ринется муравейники зорить.

Могла бы обернуться для нее бедой встреча с волком — ох, зубаст, хитер, дерзок этот зверь, и с лосями в постоянной войне, но один на один не всегда кинется: знает лосиную мощь! Да и где они, волки, ни разу она еще не слыхала страшного воя, видать, повыбили волков в здешних лесах.

Остается — человек. Человека она не боится. Теперь, конечно, встречаться с ним желания нет. Лучше держаться подальше.

А другое зверье и всякая там птица в лесах — лосю меньшие братья. Лось для них — недоступная высота. Дорогу уступят.

Переночевала. Разбудил тонкий голосок. Голосок сыпался с еловой ветки. Рябенький петушок, чуть помаргивая веком, остро взглядывал на нее, раскрывал и закрывал клювик. Не понять: поет или спрашивает, как она попала сюда, а может, и выговаривает: дескать, это моя тайная полянка.

Поднялась, потянулась, прогибая спину. Опять голосок рябчика. Повеселее прежнего, помягче: обрадовался, что уходить собралась, справляется, куда путь держит. Не сто́ит отвечать, если и сама этого не знает.

Завтракала в молодом, не тронутом лосиным зубом осиннике сладко-горькими ветками, а заела их корой, поскоблила надежными нижними резцами толстые стволы. Сочная кора!

Начался, и неплохо, новый день ее новой жизни.

Смело вошла в редкий сосновый лес. Сосны крупностволы, высоки, стоят просторно, кора у одних светло-желта, у других ярко-красна. Красивые сосны, растут сами по себе. Вот и она жить будет так же: сама по себе. Разве плохо?

Пока терлась лопаткой о шершавый сосновый ствол, углядела возле старого пня серо-черный кружок. Костер грибник жег. Полизала золку, посолилась. Попить захотела. Раздула ноздри, втянула воздух и безошибочно вышла на болотце, проломила копытом ледок, напилась; водица вкусно припахивала мхом и клюквицей.

Тут же и позабавилась. К самым ногам Вербы будто ветром кинуло белый ком. Снег не снег. Уже хотела примять его копытом, да у комка откинулись уши, покатился. Ну, заяц! Ну, ловкач. Новую шубейку показал. И понесся прочь, то-то расхвастался: сама лосиха похвалила его зимнюю дошку.

Похрустывали промороженные мхи под ногами лосихи. На самой кромке болота она выпугнула птицу с высокими ногами. Журавль. Одно крыло у журавля повисло, болтается, как метелка камыша на ветру. Глаза жалобные. Отбежал в сторону. Она догадалась: в беде журавль. А помочь ему ничем не могла.

В середине тусклого осеннего дня лосиха выбрела на опушку: лес дугой охватывал поле. По всему полю — зеленый шелковистый разлив озими. Человеком пахнуло.

Она собиралась пересечь поле, но вовремя одумалась: не увидел бы кто. Замешкалась. И вдруг на той стороне поля в леску затокал мотоцикл. И осекся. И в тот же миг услыхала громкий, призывный знакомый голос Хозяина:

— Верба-а… Верба-а… Ссюда-а, ссюда-а… Скоррей, скоррей!.. — звал ее Михеев.

Как она заволновалась! Задержись чуть-чуть подольше — кинулась бы опрометчиво на этот родной голос. Да вовремя развернулась — и наутек, лесом, лесом. От поля, от человека.

Понимала ли она, что рвала последнюю ниточку, связывающую ее с человеком. Кто знает?

3

Деньки предзимья коротенькие, как сережки на березах. И летят скоро: смеркается рано, рассветает поздно; темнота наваливается на землю, на леса. В чащобах ночь и не выветривается вовсе. Выпадал и таял снег, жалили и отмякали морозы. И не осень, и не зима — глухое, тревожное время. А в лесу особенно.

И все-таки Верба пообвыклась. Поначалу, как убежала с фермы, отощала, но лось — не медведь, не волк, не лисица, ему везде корм припасен, и безо всякой нормы. Поднимай голову, вытягивай шею и пасись вволю. Телом налилась: светло-серая, с буринкой шерсть натянулась, гладко прилегла, залоснилась текуче; в каждом мускуле чуяла силу.

Ферму она забывала, как-то легко относило вдаль время, когда она жила с человеком и слушалась его. По лосям, с которыми выросла, случалось, грустила, но не шибко. Другие лоси — дикие — занимали ее, уже несколько раз натыкалась она на их следы. Скоро встретится с ними, и тогда зима совсем не страшна.