Читаем Тропинки в волшебный мир полностью

Свежая пыльца — сладковатая. А покиснет она в ячейке месяца два без воздуха, вся сладость тогда переработается в молочную кислоту, и хлебина, или перга, как ее еще зовут, готова. Пчелиный хлеб получается вкусный, питательный, и много в нем витаминов.

Готовая хлебина, как силос в силосной яме, может храниться года два.

Этой хлебиной пчелы кормят своих личинок, едят сами. Личинкам на первых днях кроме меда и хлебины нужно еще молочко. Вырабатывают его сами пчелы особыми железами, поев питательной хлебины.

На сбор цветочной пыльцы пчелы затрачивают очень много труда. В один раз пчела приносит в улей по 20–25 миллиграммов пыльцы. Чтобы запасти один килограмм хлебины, пчелы должны слетать в поле 50 тысяч раз. Это только для одного килограмма хлебины, а ведь за лето каждая семья расходует ее до 20 килограммов!

На земле есть много разных хлебов. Есть даже лисичкин хлеб. Но это только в сказках, а вот пчелиный хлеб — самый настоящий.

Любят ли пчелы деда Никиту?

Каков мастер, такова и работа.

Русская пословица

Говорят, что пчелы хорошо привыкают к одному человеку, кто долго с ними работает, поэтому, дескать, и не жалят его. Так это, нет ли, старые пчеловоды судить об этом не берутся, но думают, что не совсем так.

Пчела — насекомое, и все ее действия вызваны не работой мозга, а инстинктом. К тому же и живет пчела очень мало, чтобы привыкнуть к одному человеку.

То, что пасечника пчелы жалят меньше, а порой и совсем не жалят, — верно. Но происходит это не оттого, что пчелы привыкают к своему пчеловоду, а скорее потому, что пасечник сам привыкает к пчелам, хорошо знает их, не боится и делает все на пасеке и в улье так, что пчелы просто не замечают его.

А неопытного пчеловода или совсем постороннего — обязательно заметят, так как он не умеет от них «прятаться», и, конечно, на-жалят.

Не замечают пчелы своего пчеловода еще и потому, что он, долго работая с ними, в какой-то мере сам начинает пахнуть медом и воском; сам того не замечая, приобретает запах улья, так же, как тракторист пропахивает керосином, а рыбак — рыбой. Поэтому-то пчелы и не считают его посторонним, чужим. Да и работу в улье он делает так тихо и плавно, что не раздражает пчел. Все это вырабатывается практикой. Поэтому-то и кажется, что пчелы будто любят своего хозяина, только потому и не жалят его.

А впрочем, кто его знает. Деда Никиту, возможно, и любят.

Когда к старику приходил кто-нибудь из села по делам и они, усевшись в холодке, принимались за чай, то пчелы, до этого совершенно не замечавшие старика, вдруг подолгу и подозрительно начинали кружиться вокруг гостя, словно ревновали к нему своего хозяина.

Пчелы кружились вокруг постороннего, принюхивались к чужому запаху, и какая-нибудь пчела все же не выдерживала и жалила гостя в потный лоб или в губу, которая сразу же распухала, обезображивала лицо пришельца.

Тогда гость начинал ругаться, махать руками, защищаясь от пчел, тереть ужаленное место. Пчел это раздражало еще сильнее, и они с каким-то особым жужжанием, словно выговаривая своими перламутровыми крылышками: «Ах, он еще вздумал шуметь», — тотчас же безжалостно впивались в него.

— Что вы, что вы, глупые! — прогонял дед Никита своих забияк. — Не видите разве, какого дорогого гостя обижаете? Пошли, пошли прочь. Вон на цветы летите. Но пчелы и не думали улетать.

Тогда старик уводил обиженного гостя в другое место, подальше от пчел-забияк.

А самого деда Никиту ну хоть бы одна пчела ужалила! Вот и судите теперь, любят или не любят пчелы деда Никиту.

О чем шептались пчелы?

И вечно радужные грезыТебя несут под тень березы,К ручьям земли твоей родной.А. Фет

Наступил июнь, месяц перволетья. Умытые майскими грозовыми дождями, всюду ярко зеленеют трава, лес, подлесок. Кругом зелень, зелень, перемешанная с разноцветными головками цветов. Свежая зелень, и ни одной пожелтевшей травинки.

Выколосилась, зацвела рожь.

Чуть потянет ветром — и над озимым полем поднимется золотистый туман от пыльцы.

Так на ветру опыляется рожь.

Колхозники в это время боятся только дождя. Смоет он пыльцу с цветущих колосьев, и тогда многие из них будут без зерна. Стоит такой пустой колос прямо, как пика, стройный и красивый, но не радует он сердце колхозника.

Пустоцвет. Нет в нем тяжелых, литых зерен, которые давно бы уж склонили его гордую голову к сырой земле в благодарном поклоне.

Но, к счастью, погода как на заказ, и над всеми полями днем и ночью плавает золотистая дымка пыльцы.

Цветет желтая акация, жимолость, лесная малина. Словно снежной порошей, засыпает лесные дороги и тропки легкий пух с тополей, осин и одуванчиков.

Дни стоят тихие, жаркие. Все цветет. Воздух крепко настоялся цветочным ароматом, разогретой хвоей, лесной прелью.

В глухом березняке, в потных прогретых местах показал из-под прошлогодних листьев лаковую головку первый гриб-колосовик.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Великий перелом
Великий перелом

Наш современник, попавший после смерти в тело Михаила Фрунзе, продолжает крутится в 1920-х годах. Пытаясь выжить, удержать власть и, что намного важнее, развернуть Союз на новый, куда более гармоничный и сбалансированный путь.Но не все так просто.Врагов много. И многим из них он – как кость в горле. Причем врагов не только внешних, но и внутренних. Ведь в годы революции с общественного дна поднялось очень много всяких «осадков» и «подонков». И наркому придется с ними столкнуться.Справится ли он? Выживет ли? Сумеет ли переломить крайне губительные тренды Союза? Губительные прежде всего для самих себя. Как, впрочем, и обычно. Ибо, как гласит древняя мудрость, настоящий твой противник всегда скрывается в зеркале…

Гарри Норман Тертлдав , Гарри Тертлдав , Дмитрий Шидловский , Михаил Алексеевич Ланцов

Фантастика / Проза / Альтернативная история / Боевая фантастика / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее