Тропой Койота: Плутовские сказки

Август миновал без происшествий, и эта задержка вознесла тревогу перед налетом Ветра Сновидений на невообразимую высоту. Мы, старики, напоминали молодым, что он еще ни разу не задерживался позднее середины второй недели сентября, и что не стоит забывать: ветру никто не указ, живет он своим и только своим разумением. Однако в те дни при виде любой занавески, всколыхнувшейся на сквозняке, при всяком порыве ветра, способном хотя бы сдуть остатки пуха с засохшего одуванчика, у всех подскакивало давление, и волосы на загривке топорщились дыбом. К середине первой недели сентября четырежды подымали ложную тревогу, и констебль Гаррет, потирая некогда раненное колено, растревоженное долгими подъемами на крышу, в шутку сказал, что в следующий раз просто прихватит с собой наверх спальный мешок.

К концу второй недели сентября нервы напряглись до предела, взрослые ссорились по пустякам, дети плакали без причины. Аура тревог, порожденная ожиданием ветра, начала понемногу сводить Липару с ума еще до его появления. Однажды мисс Тот на глазах всего класса никак не могла вспомнить, сколько будет пятьдесят семь разделить на девятнадцать, сколько ни постукивала линейкой по классной доске. Пришлось ей просить Пегги Фруше, одну из самых старших учениц, сбегать через площадь, в аптеку, и попросить помощи в решении данной проблемы.

Но Бек Харбат, аптекарь, не смог ей помочь, хотя прекрасно знал, что ответ – три, так как по рассеянности, пробежав взглядом рецепт, вручил бабушке Янг пузырек слабительных пилюль вместо ее обычных сердечных капель, вследствие чего был вынужден, протиснувшись в двери мимо Пег, пуститься бежать за старушкой. В погоне за нею он врезался в Милдред Джонсон, ехавшую на рынок с корзиной яиц для продажи. Сидя посреди улицы среди битой скорлупы, утирая со лба яичный белок – следствие их внезапной встречи, Харбат принялся извиняться перед Милдред, а та всего лишь громко, с отвращением в голосе, ответила:

– Не волнуйся, Бек. Ты тут ни в чем не виноват. Все этот проклятый ветер!

Бабушка Янг, находившаяся всего в нескольких шагах от места столкновения аптекаря с торговкой яйцами, была глуховата и ничего не заметила, зато Полковник Пудинг, как всегда, ехавший на своем обычном месте, на левом плече хозяйки, видел и слышал все. Попугай взвился в небо, унося с собой последние услышанные слова – то есть, «проклятый ветер», и, как поступал всякий раз, услышав фразу, пришедшуюся ему по вкусу, начал громко выкрикивать их голосом, очень похожим на голос той, кого угораздило их вымолвить.

Констебль Гаррет, сидевший у открытого окна своего кабинета, услышал с улицы чей-то крик:

– Мама, проклятый ветер!

Вздохнув, констебль медленно встал из-за стола и в пятый раз полез на крышу.

Так-то, из-за тревоги в умах, и началась эта комедия ошибок, вот только всем нам было отнюдь не до смеха. Обстановка накалялась день ото дня до самого начала октября, когда над городом показались последние эскадрильи гусей, стремящихся на юг. Коллективное смятение жителей Липары достигло апогея, нервы и мысли спутались, будто клубок бечевки в лапах котенка, а затем весь городок охватило мрачное, усталое равнодушие. Между тем ветер все не прилетал и не прилетал. Спустя еще пару недель выпал первый снежок, принесенный с севера самыми обычными осенними ветрами, и все мы убедились: на этот раз Ветер Сновидений выкинул такое, что никому и присниться бы не могло. Все в одночасье поняли, что необычный гость с севера не придет, и на миг замерли, гадая, что же теперь с нами будет.

Небо затянулось тучами и оставалось серым, как мускусная крыса, по нескольку дней кряду, температура воздуха резко понизилась, а озеро замерзло. Казалось, в отсутствие ветра весь мир погряз в промозглой, холодной тоске. Коровы не давали и половины прежних удоев, петухи больше не утруждались возвещать рассвет, собаки выли в полдень, а кошки сделались так вялы, что перестали ловить мышей, совсем заполонивших липарские дома. Горожане, всегда подозревавшие, что исчезновение Ветра Сновидений принесет облегчение, граничащее с чем-то наподобие духовного возрождения, занимались повседневными делами, будто в трауре. К всеобщему унынию примешивалось чувство вины. Казалось, город постигла кара за то, что мы не смогли по достоинству оценить уникальности сумасбродств ветра, пока он был с нами.