Тропой мужества

Снаружи послышалась возня. Максим поспешил отползти в коридор и захлопнуть дверь в закуток с амбразурой. Проем ее был узок, но без стандартной бронезаслонки, и немцы могли внутрь что-нибудь протолкнуть. Гранату, например. Выдержит ли дверь? Сцепив зубы и сдерживая стон, он приподнялся и закрыл запоры. После чего медленно, опираясь о стену, побрел в центральный каземат капонира. В глазах потускнело, поплыли круги.

Бум! Бетон капонира загудел. Отсекающая дверь в коридор вздрогнула, но выдержала. Воздух пополнился пылью и гарью. Максим невольно застонал – акустический удар не прошел даром, отзываясь болью в ранах и голове. Вскрикнули раненые бойцы. Неожиданно бункер вновь вздрогнул, заставляя корчиться от боли. Немцы повторили трюк с гранатой, однако дверь вновь устояла.

– Гэй, Иван, капитулирен! – послышался глухой крик.

– Да пошел ты! – ответил негромко Максим. На большее сил не хватило. Он закашлялся – спертый воздух капонира был наполнен пылью и сгоревшими газами от взрывчатки.

– Поцелуй своего ублюдочного Гитлера в зад! – крикнул громко Пухов и довольно улыбнулся. Однако улыбка оказалась больше похожа на оскал.

Новых предложений о сдаче не последовало. Какое-то время было тихо. Потом на крыше что-то звонко забрякало. Бетон погасил звук, но стало понятно, что это было что-то металлическое. Канистра? Внутри ощутимо напрягся гость.

Бойцы напряженно смотрели на потолок.

Послышалось журчание, будто кто-то что-то переливал. Остро запахло бензином. Максим выругался – немцы собираются повторить тот же трюк, что и с соседним артиллерийским полукапониром. Причем заливают бензин через вентиляционный канал на крыше, который перед боем красноармейцы сами и расширили…

Было бы нормальное фильтро-вентиляционное оборудование и электродвигатель в системе, то можно бы было включить вентиляцию на полную катушку. Хоть нормально подышали бы напоследок. Вместо этого имеется только ручной привод вентсистемы, который кому-то надо крутить, причем быстро. Теперь это все не так важно. Перед смертью не надышишься. Недолго осталось…

Пятеро последних защитников рубежа находились в центральном каземате. Лица бледны от боли и кровопотери. Но они сжимают оружие в руках, готовые дать последний свой бой.

Максим знал, что случится дальше. Он посмотрел на своих бойцов. И они все понимали.

Карасев Иван – маленький весельчак и запевала взвода. Как лихо он в самодеятельности отплясывал вприсядку! Теперь его ноги перебиты и перетянуты бинтами. И Ваня, не найдя перевязочного материала для связиста, поделился своими, отмотав бинты со своих израненных ног.

Пухов Павел – рубаха-парень. Приданный его взводу связист. До последнего держал связь между капониров, и пока была возможность, восстанавливал ее. И воевал отважно.

Наводчик, из артрасчетов, младший сержант Жунусов. Этот постоянно улыбающийся казах уничтожил девять немецких танков, не считая живую силу. И стрелял по врагу, пока вражеским огнем не разбило орудие и не ранило в глаза.

Митрофанов Александр. Его руки сильно обгорели, но замотанными в бинты продолжает прижимать к себе карабин. И штык-нож как-то умудрился присоединить!

И он сам, командир – лейтенант Куралов Максим Игнатович.

О чем можно думать в свои последние минуты жизни? О чем думают они, его бойцы?

Пухов подрагивающей рукой достал из кармана фото. Вгляделся. На бледном лице отразилась улыбка.

Кто там, на фотографии? Мама, любимая девушка? Максим закрыл глаза. И вспомнил, как мама провожала его. И Надя, одноклассница – ты там береги себя…

И Надю при прощании он не решился поцеловать…

Как же жить хочется!

– Покурить напоследок, что ль? – сказал Иван Карасев.

Он достал кисет и, с трудом свернув самокрутку здоровой рукой, закурил. Синий дым махорки смешивался с висящей в воздухе гарью.

«А ты куришь?»

«Нет», – ответил гость из глубины сознания. «А я не курил никогда. Здоровье берег… смешно…»

Он слышал, как горючая жидкость журча льется в глубину бункера. В подвал. Прямо на ящики с боеприпасами. И в центральном каземате их достаточно. Максим откинул крышку ящика. Снаряды тускло блеснули в полутьме.

Жаль, что мало немцев тут наколотили. Сколько бы ни было их. Мало!

Жаль, пушка раскурочена, а то бы…

На крыше опять забрякало железо. Значит…

– Мужайтесь, ребята… – прохрипел Максим. – Сейчас мы выпьем со смертью на брудершафт…

Лица бойцов посуровели. У Пухова потекли слезы. Пусть. Слезы иногда приносят облегчение. Лишь Абыз-защитник приподнял голову, повернулся в сторону командира, будто видел через бинты, улыбнулся и вновь запел. Снова что-то свое, непонятное, степное. И Максим вдруг воодушевился.

– Вставай… проклятьем… заклейменный… – хрипло начал он.

– Весь мир голодных и рабов! – тут же подхватил связист.

– Кипит наш разум возмущенный… – подключились остальные, и гимн[26] загремел в непобежденном капонире:

– Это есть наш последний и решительный бой…