Тропою архаров

На единственном топчане лежал заправщик, а кругом, заняв все пространство, сидели полулежа и лежали люди. Мы стояли на пороге, не зная куда ступить. Сперва показалось, что места нет и мы так и будем стоять до утра, потом мы начали к чему-то прислоняться. Затем я с удивлением увидел, что Вася сполз по стене на кого-то, лежащего на полу. Он уже спал. Это было мое последнее впечатление; по-видимому, через минуту меня постигла судьба Васи.

Мы проснулись поздно. Был слепящее яркий день. Музкольская долина сверкала белыми приснеженными склонами, горели, переливаясь, бугры свежеобразующейся наледи, блестели ледяные вершины гор. Все машины ушли в Мургаб. Они возвращались. Доехав накануне до Кзыларта и увидев свежие наметы снега, они решили вернуться и ждать спасателей. А мы твердо решили пробиваться. У нас было много самомнения, было продовольствие дня на три и две лопаты. Мы узнали, что у выхода в Алайскую долину скопилось несколько машин, ожидающих, когда спасатели расчистят дорогу. Решили присоединиться к ним. Это все же было лучше, чем сидеть и ждать. Мы набрали бензин в баки и в бочки, куда только могли, и тронулись.

Выехали мы поздно, и когда скатились в долину Маркансу, солнце лежало уже между зубцами Заалайского хребта. Вдоль бесконечных галечников по Маркансу медленно шли пылевые смерчи. Склоны Кзыларта, по которым поднималась дорога, были покрыты длинными, широкими белыми полосами. Когда мы подъехали к первому сугробу, пересекающему дорогу, солнце зашло. В наступивших сумерках мы с Васей осмотрели снеговые наметы и взялись за лопаты.

Василий Васильевич вышел из машины и тоже присоединился к нам. Помогать он сильно не мог – ему было гораздо больше лет, чем нам с Васькой вместе. Но он был с нами, и если не мог копать на такой высоте, то просто стоял рядом, подбадривая нас. Бухгалтер сказал, что мы герои, но что у него порок сердца, и залез с головой в мешок. Его жена молчала.

Над нами в последних закатных лучах солнца вставали скалы Кзыларта [5]. Вишнево-красные в белом снегу, они были удивительно мрачные и торжественные.

Это была очень трудная ночь. Мы то копали снег, поминутно останавливаясь, совершенно задыхаясь, то оттирали терявшие чувствительность пальцы – мороз был за 30 градусов, то в совершенном изнеможении, отстегнув капот, ложились грудью на раскаленный корпус мотора. Машина стояла, светя нам своими фарами, или отходила и вновь билась в сугробах, на подложенных брезентах, затем снова с разбега бросалась вперед. За эту ночь мы сожгли сто сорок килограммов горючего и продвинулись на два километра.

Это была одна из самых длинных ночей в моей жизни. Поздно поднявшееся над горами солнце осветило нашу машину в то время, когда до перевала оставалось около километра. Перед нами, блистая нетронутой белизной, лежал последний снежный намет шириной в 50-70 метров; сзади почти на два километра простиралась полоса распаханного, развороченного нами снега.

Солнце несколько обогрело нас и подбодрило. Несмотря на середину ноября, днем, когда грело солнце и не было ветра, становилось просто тепло. Мы с Васей дошли до полного изнеможения. Василий Васильевич нас несколько раз будил, потому что мы с Васькой засыпали прямо на снегу.

Василий Васильевич стоял над нами и твердил: «Не спите, ребята, не спите», «еще капельку, еще малость!». Но мы, что называется, «дошли». Главбух несколько раз высовывал голову из мешка, приподнимался над бортом машины и говорил: «Вы, товарищи, герои». Мы не отвечали, мы злились на него.

Насилу-то мы добрались до перевала.

По другую сторону перевала, несмотря на наметы снега, ехать было гораздо легче, мы уже не копали снег, не волокли бесконечного брезента, подкладывая и подкладывая его под буксующие колеса, мы просто таранили снег колесами или пятились назад и с размаху пробивали еще кусок пути под гору. За перевалом над дорогой стояла небольшая казарма для рабочих-дорожников. Нам было видно, что там скопились машины. Они, очевидно, стояли уже несколько дней, загороженные сугробами сверху и снизу. В этот день мы спустились до машин, до людей, до казармы и остановились.

Вечером наши устроились в помещении, а я остался ночевать в кузове машины; стояла удивительная тишина, синели покрытые снегом горы, пока синева не перешла в черноту и все не исчезло. Спать в кузове было плохо и холодно. Спальный мешок совершенно износился и почти не грел. Несколько раз я просыпался, оттого что у меня совсем замерзали ноги; я подолгу их отогревал и оттирал.

Утром снежные гребни были озарены радостным и ясным, чуть розоватым светом, и, казалось, что там, где так светло, не может быть холодно, не то, что у нас в долине, где все погружено в какую-то таинственную синеватую морозную тень. Потребовалось значительное напряжение воли, чтобы вылезти из мешка.

Отсюда, от казармы до выхода в Алайскую долину, нужно было спуститься еще километров пятнадцать. Решили начать спуск, не ожидая спасателей, и, по возможности, встретить колонну у начала Алайской долины.