Читаем Тропою грома полностью

— Как дела в школе, мистер Сварц?

Ленни стремительно повернулся к ней.

— Очень хорошо.

— Приятно слышать. А как вам нравится тут, в нашей глуши? Должно быть, очень тоскливо после Кейптауна. Вы не скучаете по кейптаунской жизни?

— Сам не знаю, — с некоторым раздражением ответил Ленни.

Старик усмехнулся. Славная девушка. Не гнушается разговором с цветными, а к учителю относится с уважением, — понимает, значит, что всякий учитель заслуживает уважения, будь он белый, зеленый или синий. Старик вдруг почувствовал симпатию к Сари.

— Я старый человек, — сказал он, — и я не так начитан, как эти молодые люди, или как вы, мисс Вильер. Но я знаю кое-что, чего не найдешь ни в каких книгах. Вы спросили мистера Сварца, не тоскливо ли ему здесь, в глуши. А он ответил, что сам не знает. А сказать вам, почему он не знает? Потому что об этом в книгах не написано.

Исаак улыбнулся и еще усерднее принялся протирать очки. Ленни закурил и прислонился к прилавку.

Старик покачал головой.

— Улыбайся, сынок, улыбайся! Ты, верно, думаешь: «Вот старик опять бредит вслух». Но я тебе кое-что скажу, и ты об этом подумай, потому что это не из книг, а из жизни.

Да. Здесь у нас глушь. Сегодня, как вчера, вчера, как сегодня. Тишина да ветер. В этой стране много таких глухих углов. Долина, кучка домиков, горсточка людей. И тишина. И везде человек бьется за свой кусок хлеба, за кров над головой и за своих детей. Много на свете таких глухих углов, куда больше, чем городов. И всюду такая же тишина, как здесь у нас.

Но я хочу сказать о другой долине. О долине сердца. Это тоже глухой угол. Потому что в жизни много зла, а зло опустошает сердце: делает его унылым и безгласным. Даже в большом городе у человека в сердце может быть такая же глушь, как у нас в Стиллевельде. И только тогда уныние покидает долину сердца, когда вокруг любовь, доброта и участие, когда ненависти и злобе нет места, когда слышится детский смех… Вот у меня — У меня и в Стиллевельде тоска на сердце, и в Кейптауне, и где бы я ни был. Это вам, мисс Вильер, говорит старый человек, у которого нет ни дома, ни родины.

Старик смущенно усмехнулся и стал водить пальцем по прилавку. Исаак с изумлением смотрел на отца.

Ленни стало неловко. Он хотел уйти, но Сари стояла в дверях, загораживая ему дорогу.

В глазах Сумасшедшего Сэма плясали огоньки. Старик посмотрел на него и кивнул. Они поняли друг друга.

Взгляд Сари скользнул куда-то повыше головы Ленни.

— Так я буду ждать, — сказала она. — До свидания.

— Не беспокойтесь, все будет в порядке, — проговорил старик, относя ее слова к заказанной муке. Сумасшедший Сэм еще раз испытующе взглянул на Ленни и следом за Сари вышел из лавки.

Исаак опомнился первым. «Размышления о долине сердца лучше пока отложить», — подумал он и улыбнулся Ленни.

— Давно вы не показывались.

— Очень занят был.

— Я слышал про Мейбл. Очень жалко.

Ленни пожал плечами.

— Что ж тут поделаешь! Но хотелось бы хоть знать, где она. Надо было мне дать ей письмо к одной моей приятельнице.

«Ты был слишком занят собой все это время», — подумал Исаак. Вслух же он сказал:

— Мако заходил вчера. Спрашивал про вас.

Ленни решительно тряхнул головой.

— Ну, мне пора. У меня вечерние занятия. Еще увидимся.

— Приходите.

Ленни пошел к двери, но на пороге остановился.

— Не хотите ли немножко пройтись? — спросил он, не глядя на Исаака.

Исаак оглянулся на отца.

— Пойдемте.

— Если вам некогда, то не стоит, — поспешно сказал Ленни.

— Нет, отчего же.

Исаак снял фартук и вышел из-за прилавка. Он видел, что отец смотрит неодобрительно, и у него невольно сжались кулаки.

— Я скоро вернусь, отец.

Старик печально покачал головой.

Они обогнули лавку и направились в сторону от Стиллевельда. Долгое время оба молчали. Ленни шел, глубоко засунув руки в карманы, опустив голову. Исаак слегка сутулился, но голову держал прямо, и глаза за толстыми стеклами очков мечтательно смотрели вдаль.

Солнце уже зашло. Только по краю неба горела яркая оранжевая полоса. Вечерняя прохлада опустилась на землю, и синие холмы на горизонте подернулись туманной дымкой.

Исаак время от времени поворачивал голову и смотрел на Ленни, но заговорить с ним не решался.

Долина и людское жилье остались далеко позади, и теперь они с Ленни были двумя точками среди пустынных просторов. Кругом не было никаких признаков человеческой жизни. Безмолвие господствовало над вельдом, в небе и на земле.

«Ему вовсе не хочется говорить со мной, — думал Исаак, — но ему нужно, чтобы кто-нибудь его понял».

Он снял очки и посмотрел куда-то в сторону.

— Когда она сказала: «Я буду ждать», это относилось к вам?

Они прошли еще с десяток шагов в молчании.

— Да.

И снова несколько минут ничего, кроме тишины вельда. Вдруг Исаак порывисто обнял Ленни за плечи.

— Вы не хотите мне ничего рассказывать, Ленни. Вам просто нужно, чтобы кто-нибудь вас понял. Я понимаю.

Словно по безмолвному уговору, они повернули и тем же путем пошли назад.

Перейти на страницу:

Все книги серии Произведения африканских писателей

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Любовь гика
Любовь гика

Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+!Итак, знакомьтесь: семья Биневски.Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент.Их дети:Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты.Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано.Олимпия – карлица-альбиноска, влюбленная в старшего брата (Артуро).И наконец, единственный в семье ребенок, чья странность не проявилась внешне: красивый золотоволосый Фортунато. Мальчик, за ангельской внешностью которого скрывается могущественный паранормальный дар.И этот дар может либо принести Биневски богатство и славу, либо их уничтожить…

Кэтрин Данн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее