Тропою испытаний. Смерть меня подождет

Ветер гонит тяжёлые волны, окаймляет берег белой пеной, падает на стланики. Далеко гудит прибой. Чувствуется, что на этом безлюдном озере ночами властвует буря и теперь приходит её час.

Крик чайки вырывается из грохота и воя волн. Птица бьётся с бурей. Скашивая то левое, то правое крыло, она бросается в воду, пропадает в ухабах, взлетает на высокие гребни и, наконец, исчезает в брызгах. Но из тьмы ещё долго несётся её скорбная жалоба. И этот крик, теряющийся в пустынном пространстве, пронизывает душу болью одиночества.

Тучи поглотили остатки света, нависают над озером чернотой. Озеро гудит ровно, победно. Влажный ветер клонит к земле густые стланики. Караван столпился на небольшой прибрежной поляне. Мы с трудом поставили палатку, сварили ужин и уснули, убаюканные бурей.

К утру погода стихла. Вдали, в светлом пару, тают вершины Станового. Золотистые линии хребта едва различимы в лучах солнца. Ближе к нам, и дальше на север, в прохладной свежести утра лежит озеро. Оно ещё дремлет, прикрытое туманом, словно упавшим парусом. Лёгкий, еле уловимый бриз качает его своим холодным дыханием. И опять слышится крик одинокой чайки. И кажется, будто она одна живёт в этом холодном крае и с безнадёжной тоскою зовёт подругу. Ей никто не отвечает, и крик уплывает в туман.

Мы свернули лагерь, пошли дальше на север. Всё вокруг дышит вольной свежестью озера. Голубизна вонзается в чащу узкими заливчиками, оживляя своим присутствием окрестности. На озере штиль, и оно лежит перед нами огромной выпуклой линзой, площадью более ста квадратных километров. Вода в нём прозрачная. Берег усыпан мелкой, промытой прибоями галькой, притоптан следами хищников.

Напрасно я искал что-то запоминающееся в пейзаже озера. Здесь нет тенистых берегов, нависающих утёсов, загадочных бухт, и ветер напрасно ищет паруса. Всё тут пустынно и бедно. Обливают ли озеро солнечные лучи, прикрыто ли оно густым туманом, или завалено отражёнными облаками — во всех этих уборах оно одинаково скучно, печально.

Уже близко узкий край озера. Но берега не сходятся, образуют щель. Вода тайком сползает к ней по галечному дну. Тут она настолько прозрачна, что кажется — нет её совсем. Но вот у края слива, наткнувшись на каменную гряду, вода обнаруживается вся сразу, взлетает над ней тяжёлым валом и, гремя, падает на валуны, дробится, сверкает каскадами снежной пыли. Поток несётся дальше с головокружительной быстротою, оставляя позади забрызганные пеной берега и клубы пара над грядой. Это Мулам — большая река, берущая своё начало из озера.

Мы покидаем Токо, застывшее в полуденном покое. Ещё раз склоняем свои головы перед величественным Становым, хорошо видимым за озёрной синевой, — в знак нашей дружбы, нашего восхищения, и скрываемся за стлаником.

От озера идёт торная тропа вдоль Мулама, но не берегом, а по залесённой возвышенности, в непосредственной близости от реки, прокладывающей себе путь в глубь Алданского нагорья.

Тайга вдруг обрывается высокой стеной лиственниц. За ней, на обрывистом берегу седовласого Мулама, показываются палатки — одинокое становище геодезистов. Это тут, в глуши лесов, так далеко от населённых мест, обосновался лагерем начальник партии Владимир Сипотенко.

Нас заметили, и все жители становища высыпали навстречу.

— Что-то вы не особенно рады нашему появлению? Мы долго не задержимся, дня два — и уйдём на Маю, — говорю я, пожимая руку Владимиру Афанасьевичу.

— Ну, как не рады! Давно ждём. Без людей тут совсем одичали, обрадуешься не только человеку, но и чёрту! А с Маей не спешите. Вас со вчерашнего дня ищет штаб, все наши радиостанции день и ночь дежурят, — ответил Владимир Афанасьевич.

— Зачем это я им так срочно понадобился? По уговору мы должны появляться в эфире по чётным числам, значит — сегодня.

— Вызывают вас в штаб.

— Что случилось?

— Нам не известно. Штаб, как обычно в таких случаях, не балует нас подробностями… Что же мы стоим, давайте устраиваться. Эй вы, ребята, разжигайте костёр, тащите из садка тайменя, готовьте ужин.

— Когда связь?

— Через полчаса.

— Вызывайте Плоткина.

Пока развьючивали оленей, ставили палатку, пришло время связи. На душе неспокойно. Неужели беда?

В палатке горит свеча. В тишине чётко отдаются торопливые удары ключа. У всех на лицах ожидание.

— Плоткин у микрофона, — слышится знакомый голос.

— Здравствуйте, Рафаил Маркович. Мы только что пришли к Сипотенко. Что у вас случилось?

— Вчера из Министерства госконтроля прибыли два ревизора, просят вас в штаб.

— Ну, это легче. Надо было им приехать на месяц позже, мы бы закончили обследование Маи, а теперь придётся отложить эту работу на неопределённое время, — не без досады говорю я.

— Завтра вышлю за вами самолёт, сообщите погоду.

Уже ночь. Тайга не спит, затаилась в своих думах. Долго сидим у костра.

— А как же теперь с Маей? — спрашивает Трофим. — Василий и Улукиткан будут ждать.

— Сейчас трудно решить. Пусть всё останется так, как задумано. Ты с Кучумом пока поживёшь здесь, а я должен лететь.