Тропою сна (СИ)

Эля не думала о том, что все эти слова не что иное, как бред, связанный с глобальной перестройкой женского организма, она просто стояла в дверях и молча слушала, прислонившись щекой к стене. Возможно, все бы закончилось относительным миром, если бы Эля не сделала несколько опрометчивых шагов навстречу и не прикоснулась кончиками пальцев к выпуклому животу сестры. Ребенок в чреве мамы немедленно задвигался, Элино сердце дернулось и забилось чаще. Ира резко отшвырнула руку сестры в сторону и поднялась. Ее щеки покраснели, а губы задрожали, она хотела что-то сказать, но не могла. Кто бы мог подумать, что между ними, такими разными и такими родными, когда-нибудь встанет еще не родившийся ребенок.

Внезапно Эля поняла, что не просто теряет ту, которая всегда была для нее семьей, ту, что с детства ограждала от окружающего мира и от самой себя, а уже потеряла, и возможно, навсегда. Она не стала оправдываться и уговаривать, извиняться и обвинять, она тихо ушла и весь последний месяц Ириной беременности жила у Лема, благо, его родители в тот момент жили во Франции. Ушла не от обиды, а из-за волнения за сестру, подумала, что так для нее будет лучше.

Целый месяц они не общались, и Эля видела привидения в чердачном окне дома напротив, слышала, как шуршат крыльями и скрежещут когтями по потолку отвратительные склизкие чудовища, вдыхала смрад тысячелетних гробниц прямо в опрятных и модных интерьерах дома Митрофановых. Все ее откормленные черти выбрались наружу и радостно танцевали джигу. Она едва слышала преподавателей на лекциях и с троек скатилась на двойки. А вечерами гипнотизировала телефон, ожидая очередного регулярного звонка. Правда, звонила не Ира, а Данил, он кхмыкал в трубку и, страдая от неловкости, подробно расспрашивал о делах, погоде, природе. Девушка понимала, что через него с ней говорит сестра. Несмотря ни на что, Ира ее любила.

А потом пришел он – тот самый день, в который жизнь решила, – кто-то бы сказал, – покарать, другой бы возразил – дать вечный покой, а третий – вернуть все на свои места.

Ира родила хорошенького мальчика, а спустя четыре дня сама позвонила до смерти испереживавшейся Эле. Данил забрал жену из роддома, и по пути домой они возбужденно переговаривались в машине, втроем наперебой обсуждая самого нового члена их семьи, который тихо спал на руках у мамы. Эля старалась к нему не прикасаться, чтобы не тревожить сестру, но та, казалось, забыла обо всех своих страхах и находилась в состоянии абсолютной гармонии. Эля на всю жизнь сохранила в памяти глубокие умные глаза, худое лицо, обрамленное волнистыми каштановыми волосами, запах мягких ладоней, отдававших вишневым мылом (для Эли так пахла безопасность), и ту ее умильную улыбку, когда, склонившись над ребенком, она словно светилась изнутри. Это было последнее, что Эля запомнила из той, прошлой жизни, жизни до…

Отходить от пережитого шока, – страшной аварии, двух смертей и вытягивавших душу похорон, – ей не пришлось, ведь на руках у той, кого и друзья, и сестра всегда считали неисправимым ребенком, оказалось крохотное существо, которому Эля была не просто нужна – жизненно необходима. Только ради него она боролась с отчаяньем и сражалась с собой, сдерживая демонов своей больной фантазии. Это удавалось далеко не всегда, но там, где могло быть во вред ребенку, она раз за разом одерживала победу, уж если не в войне, то в сражении точно. Эмиль стал ее якорем в реальности.

2

Ах, какой это был смех! Он воспринимался не просто на слух, – казалось, его звонкую остроту можно попробовать на вкус, в нем таилось столько оттенков и полутонов, что невозможно было уловить переход из радостного в саркастический, из горько-обидного в сумасшедший, из умиротворенного в нервно-всхлипывавший. Кровь в венах будто превращалась в магнитную жидкость и тянулась за этим смехом. Который год, закрыв уставшие за день глаза, он отправлялся вдогонку за этим смехом, но, преодолевая барханы черного песка, падая в бездонные пропасти, ныряя в океаны кошмаров и стряхивая с плеч обманчивость счастливых снов, он никак не мог угнаться за его обладательницей. Лишь раз судьба наградила его за старания, и в разрушенных катакомбах военной постройки мелькнули часть красного подола и изящный сапожок. Пробуждение застало, как всегда, не вовремя, и он успел запомнить, только что ткань голенища шевелилась и вздрагивала на ноге как живая, а вместо шпильки-каблука из подошвы росла острая перьевая ручка.

***

Следующая неделя вернула растерянное в тревогах спокойствие. Лето поспело, как сочный плод, прогибавший ветку своим весом, и радостно изливалось горячими солнечными лучами на головы суетливых горожан.