Тропою волка

— Грош цена вашей писульке! — вдруг взорвался Одоевский и с грохотом, чуть не опрокидывая скамью, бросился вперед, чтобы вырвать лист из рук Довгаля. Но тут… московский князь с бледным лицом замер. Замерли все. У самого горла Одоевского, касаясь его окладистой светло-рыжей бороды, слегка подрагивало аспидно-серое острие сабли. Прямо в глаза Одоевскому смотрела пара светло-серых глаз пана Кмитича.

— Даже не думай двигаться, пане, — процедил Кмитич. Но Одоевский и не смог бы двинуться вперед ни на йоту при всем желании — лезвие тут же вошло бы ему в горло. Словно очковая кобра в своей боевой стойке, острая дзюба карабелы замерла напротив лица перепуганного Одоевского. Позади два московских сотника также обнажили клинки, не решаясь, однако, сделать даже шага вперед — иначе их предводителя проткнули бы, как жука. Комиссары Речи Посполитой, словно онемев, смотрели на всю эту сцену.

— Скажи своим образинам вложить сабли в ножны, — тихо, но решительно произнес Кмитич, буравя Одоевского глазами.

— Сабли в ножны! — сдавленно прохрипел московский князь, слабо махнув кистью правой руки в сторону сотников. Те медленно убрали сабли, но Кмитич своей не убрал.

— Пан полковник, вернитесь на… — подал было голос обретший дар речи Красинский, но Кмитич прервал его поднятой ладонью, как бы говоря, что командует здесь не полоцкий воевода.

— А теперь, пан Одоевский, — продолжал гипнотизировать Кмитич московского князя, — отойдите назад и сядьте на прежнее ваше место. И тогда мы продолжим наши переговоры.

Одоевский даже слова не проронил, повиновался, вернулся и сел, понурив голову, словно нашкодивший мальчишка.

Остальные московиты с открытыми ртами и перепуганными округлившимися глазами проводили взглядами Кмитича. Оршанский полковник не спеша, поскрипывая своими новыми сапогами, вернулся за спины своих послов, откуда он минуту назад вылетел с проворством ястреба…

— Похоже, нам сегодня надо взять перерыв, успокоиться и все досконально обсудить, — пролепетал бледный Довгаль. Все согласно закивали головами…

В тот же день Кмитич сел за письмо к своей возлюбленной, где в сердцах писал:

«Всем сердцем я надеялся, что переговоры сдвинут все с мертвой точки, что приблизят конец войны и начало нашей свадьбы, но, глядя на этих послов царя, понимаю: не видно конца этому кошмару. Царь ведет себя как вор, захвативший чужой дом и требующий при этом, чтобы ему отдали все. Он или душевнобольной, или разбойник с большой дороги. И когда же я смогу сесть в свадебный поезд? Когда же одену заветное колечко на палец моей каханой? Нужно это делать сейчас, при первой возможности, ибо эта война никогда не закончится либо закончится очень не скоро. Я же не хочу, чтобы ты, любая моя Алесенька, оставалась в девушках на выданье еще пять, а то и десять лет…»

На следующем заседании от 14-го августа уже комиссары Речи Посполитой заявили, что царь обязан вернуть захваченные земли ВКЛ и компенсировать потери из-за опустошения городов и весок. Одоевский же на это упрямо твердил:

— Что Бог дал великому государю, того он никогда не уступит.

— Нам Бог дал эти земли как-то чуть-чуть раньше. Почему мы должны их уступить? — недоумевал Крыпггоп Завиша. — И Богу не нравятся войны, не нравится убиение христиан, и вы должны были читать об этом в Библии…

16-го августа, уже в присутствии австрийских посредников, московским послам было четко и ясно сказано императорским представителем Олегреци, что при таких требованиях царя никакой мир никогда не будет заключен. Вероятно, эти слова посредника чуть-чуть отрезвили головы представителям Московии, ибо еще через два дня они оповестили, что царь отказывается от тех городов, которые… не успел захватить (Кмитич при этом уже жалел, что не убил Одоевского), и перевели обсуждение на «более важную тему»:

— По той причине, что король Ян Казимир бездетный и уже в летах, — важно глаголил Одоевский, бросая косые взгляды на Кмитича, — Корона Польская могла бы прислать послов нашему светлому государю Алексею Михайловичу с просьбой взойти на трон Польши и Литвы.