Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Невдалеке от дороги, на небольшой полянке, стояли две запряженные повозки. При тусклом свете молодого месяца Богдан сначала узнал своих коней из бригады, а потом уже стал вглядываться в человека, стоявшего возле коней. Человек этот выглядел более плечистым и выше военного, за плечами у него тоже висела винтовка, а за пояс сзади был засунут топор.

Хлопоча возле коней, человек не сразу и заметил, что к повозкам подошел военный с каким-то стариком.

— Дядька Степан! — вполголоса обратился военный к тому человеку. — Быстренько отвезите этого старого… — подошел ближе и остальное прошептал на ухо: — И возвращайтесь назад!

Степан (это был мой отец) не спеша оглянулся, внимательно посмотрел на Богдана, потом подошел ближе и сдержанно поздоровался.

— А чего туда везти? — видимо, для большей точности спросил мой отец. — Это же наш человек. Спросим, что надо, и пускай идет, откуда пришел. Поздно уже!

— Так я не из дома иду… это самое… — пытался растолковать Богдан, но военный опередил его и прошептал моему отцу на ухо что-то такое, после чего уже никаких возражений не возникало.

…Ехали узкими дорожками, местами, как казалось Богдану, даже напрямик через кусты и мелколесье, но быстро, хоть и тихо, без скрежета и лязга колес.

— Тянут кони? — поинтересовался Богдан. — Кормить есть чем?

— Да пока что есть, — ответил мой отец. — И кормим и пасем. А вот если зимовать придется так, то неизвестно, как оно…

— Может, еще до самой зимы, до морозов, — начал рассуждать Богдан, — может, еще… это самое… и наши вернутся.

Пока шел несколько неопределенный разговор возле повозок, Богдан на время забыл про свои картофелины в карманах. Теперь вспомнил, потому как почувствовал острый запах, ощупал карманы и с сожалением заметил, что, садясь в повозку, раздавил картофелины и почти превратил их в кашу.

— Вот же раззява! — с досадой произнес старик тихо.

Отец мой услышал:

— Кто? О ком вы?

— Да о себе! — уже возмущенно и жалостливо начал пояснять Богдан. — Сторож старобинского кладбища четыре картошины положил мне в карман… Еще горячие… Хотелось присесть перекусить на дороге, да вот хлопцы подошли… А теперь забыл и помял.

— Ешьте и помятые, — посоветовал отец. — Ешьте.

— Так, может… это самое… и вы вместе?

— Нет, спасибо. Мы уже поужинали.

— Одному мне… Как же есть?

— Ну, если так… — согласился мой отец.

Какое-то время они не переговаривались, рты были заняты рассыпчатой, еще не совсем остывшей картошкой. Потом Богдан рассказал, по какой причине он вынужден был идти в Старобин и почему так поздно возвращался домой.

И снова не ладился разговор, но уже не из-за картошки, а от тоски на душе.

— Так, Ганны, говорите, уже нет? — с жалостью и возмущением в голосе переспросил мой отец после продолжительного молчания. — А хорошая была женщина, работящая… Кто-то нашелся там у нас, загубил человека. Поднялась же чья-то злая рука…

Богдан замолчал. Замолчал и мой отец, видно догадавшись, что тут мог быть замешан и Пантя, Богданов сын. Только уже неподалеку от того места, куда они ехали, отец сдержанно попросил, но эта просьба была похожа и на предупреждение, на воинский приказ:

— Вы же там никому, что мы виделись!.. Ни единого слова! Если что, так помогите там моей чем сможете…

Повозку кто-то остановил и уже совсем не шепотом спросил пароль. Подошли вооруженные парни, и одного из них Богдан узнал, но не старался высовываться на глаза. В положении будто бы задержанного, а может, даже и подозрительного человека (сын же в полиции) ему неловко было навязываться хоть и очень близкому знакомому.

— Кто это с вами, дядька Степан? — с теплой ноткой в голосе спросил этот знакомый парень. Подошел еще ближе и радостно, однако и немного удивленно развел руки: — Дядька Богдан! Вы что? Может, насовсем к нам?

— Рад бы в рай… — приветливо ответил старик, втайне любуясь Антипом, который за это время, пока Богдан его не видел, похоже подрос, а что повзрослел, так это было очевидно: и лицо стало более мужским, волевым, и одежда, хоть и не вся военная (только шапка со звездочкой и гимнастерка с блестящими пуговицами виднелась из-под расстегнутой домашней свитки), лежала на нем ладно и стройно, и винтовка за плечами — вроде она и приросла там, и что-то за широким твердым ремнем, видно, гранаты, тоже, казалось, вовсе не мешали ему, а еще больше придавали солидности и воинской внушительности.

— Мы еще увидимся! — уверенно сказал Антип, когда мой отец тронул коня. — Еще поговорим!

Проехав некоторое расстояние, отец слез с воза, накинул вожжи на свежий пенек и сказал Богдану, что дальше они пройдут пешком, тут уже совсем недалеко. Через несколько шагов в лесной темноте, которая, кстати сказать, не мешала моему отцу ни смело, уверенно идти, ни огибать или переступать пни, кусты, кучи веток, стали встречаться люди. Отец всех их узнавал, что-то говорил, если кому надо было, но не останавливался ни с одним. Богдану трудно было поспевать за ним после такого изнеможения, но старик напрягал все свои силы.