Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Иногда я все же осмеливался и заходил к Хотяновским в хату. Это было чаще в «святые» дни (так у нас называли воскресенья и всякие другие праздники), когда Богдан порой даже утром вынимал свою скрипку из старенького, похожего на гробик футляра. Добрый по натуре, домосед, он, видно, и доволен был, когда кто-нибудь из подростков заходил послушать, как он играет. А его угрюмая жена, Бычиха (по имени ее никто не называл, и вряд ли кто знал, как ее зовут), чужих не любила и если не заворачивала с порога, то таким голосом приказывала закрыть дверь, что у тех едва хватало духу выпустить из рук щеколду.

Меня она не трогала, очевидно, потому, что ходила в наш колодец за водой, так как свой обветшал и обвалился. Была у нее дочь Вулька, Ульяна, всего на год старше меня, однако считала себя уже взрослой и «компании» со мной не водила. Почему я говорю — у нее? Потому, что Богдан тут в примаках и живет не так давно. А раньше, в молодости, Бычиха, кажется, была замужем за каким-то другим человеком, видно, Быком или Бычком, а может, даже и Бычковским по фамилии, — этого никто хорошо не помнил.

Я готов был хоть целый день слушать игру Богдана. Богдан это знал, и когда я приходил, он хоть и не всегда с охотой, но играл. Что играл — для меня тогда не имело особого значения. Я знал, что Хотяновский, как и я сам, нот никогда и в глаза не видел. Выбора у него особого не было, да и выбирать он не очень-то умел: что запомнилось, наверно, еще с малых лет, то и играл, когда брал в руки скрипку. Чаще всего это были «Златые горы», тустеп, «Яблочко», полька и некоторые колена кадрили. Всех колен Хотяновский играть не умел, а если его приглашали на вечеринку, то «резал» первое или третье колено повторно, и никто особо не разбирался, что он «режет». Все эти колена у него были похожи одно на другое. Две польки, которые держались в памяти, тоже были очень схожи.

В нашей деревне Хотяновский был единственным музыкантом и, может, потому не очень стремился играть лучше, чем кто-то. Этот «кто-то» был Дронтик из Залесья; его иногда приглашали играть даже на свадьбах. В Старобине были еще Греки и Айзики. Богдан знал, что, как он ни заиграет, его все равно будут слушать те, кто его нанял. И будут танцевать под какую хочешь игру. Иногда до того затягивались эти вечеринки, что у музыканта начинали млеть пальцы, болеть подбородок. И тогда он на минуту утихал, а лихой барабанщик, таких в нашей деревне было несколько, долбил колотушкой, как хотел. И танцы не прекращались.

…Сегодня в хате примака в самодельный бубен постукивала Вулька, но с ленцой и молчаливым презрением. Колотушкой едва шевелила, а бубенчиками не трясла, только один тихонько трогала пальцем. На меня поглядывала с умышленным безразличием, будто намереваясь сказать: «Не такой ты тут важный, чтоб для тебя играл мой отчим, а я еще и в бубен била».

Не очень-то я и хотел, чтоб для меня Вулька барабанила; сам это умел и мог взять бубен, когда он еще висел на стене. Однако я знал, что Богдан если б и разрешил побарабанить, то разве только на вечеринке, а в своей хате он редко когда так раздобривался, чаще же говорил своему завзятому помощнику:

— Повесь! Не надо сзывать людей, как на свадьбу!

Бубен не очень интересовал меня и как инструмент, ведь я знал, что Хотяновский сделал его сам. Если сделал он, то могу сделать и я. Для этого, думалось мне, можно взять обычный ободок с бочки или дежи и натянуть на него кусок кожи. Кожу можно выделать из овчины, сняв с нее шерсть, а можно из какой-нибудь другой сыромятины, только чтоб не старой.

Другое дело — Богданова скрипка. Сколько раз я ни разглядывал ее, как ни примечал, каким образом что в ней закручено, склеено, прилажено, все равно она мне казалась очень удивительной, мудреной и непостижимой. Особенно восхищали разные ее хитрости после того, как я до мозолей на пальцах и ряби в глазах помучился над собственным новым творением. Казалось, что вот уже совсем приблизился к самому желанному образцу, а заходил к Хотяновскому — и щемящий ужас охватывал мою душу: не то, все далеко не то!

Но труднее всего мне давалась настоящая скрипичная головка с закрутками. Тут и дерево такое трудно было найти, чтоб выдержало все нарезы, разрезы, выемки и четыре отверстия для закруток на небольшом расстоянии одно от другого. И снасти нужной не было не только у меня, но и у моего отца, хотя он немного столярничал и бондарил.