Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Богдан посмотрел на моего отца, и тот молча размотал веревочные вожжи, стал на коленки на своих санях. Я старательно направил свою сивку след в след за отцовыми санями, пока мы выезжали наперед, и только уже на ровной дороге оглянулся на тех, что ехали за мною. Мне было приятно видеть, что вслед за нами едет целый обоз: никто не отстает от нас, но и никто не опережает, все держатся своего места. Вот за мною, совсем близко, едет Богдан, за ним Ничипор, потом Адам Кирнажицкий, Роман Гнедой… Из-за повозок виднеется шлем Клима Бегуна. За ним едут голубовцы.

Никогда мне еще не приходилось ехать с таким большим обозом, и я гордился тем, что отец мой — впереди этого обоза, который вытянулся в длинную колонну, а я — вслед за отцом. Казалось, теперь уже нет на свете такого препятствия, какое не смог бы одолеть такой большой гурт людей и коней. Перед этим я немного побаивался реки: а что, если она под снегом еще хорошо не замерзла, если провалится чей-нибудь конь, может, даже моя сивка-бурка? Страшновато было. А теперь весь этот страх развеялся, представлялось, что даже и незамерзшую реку таким гуртом можно переехать. Мне уже хотелось какого-нибудь неожиданного и даже опасного происшествия, и чтоб оно постигло именно меня самого: тянуло сделать что-то необыкновенное для всех людей, едущих за нами.

Временное беспокойство начинало зарождаться у меня только потому, что мой отец, по своей давней привычке, ехал медленно и, как мне казалось, даже и не собирался поторапливать своего лохматого тяжеловоза. «Люди померзнут на санях при такой езде, — думалось мне, — и начнут обгонять нас, поедут впереди, а мы останемся самыми задними».

И вдруг будто моя мысль передалась отцу: с горки он дернул вожжами коня, и этот увалень вдруг, неожиданно для меня, побежал довольно живо и размашисто. А я и не успел шевельнуть вожжами, как моя сивка-бурка тоже рванула с места, мотнула гривой и сама охотно перешла на резвый бег. За нами поспевали и все повозки. Оглядываясь на колонну, я заметил, что даже и Хрумкач чаще перебирал передними ногами, круто подогнув старческую голову.

Долго ли пробежит у моего отца толстый шерсточесальник? До этого он вряд ли бегал подолгу. Вот опустится с горки и перейдет на медленный ход, хоть и дорога всюду ровная, легкая, сани просто плывут по снегу, местами даже подгоняют коней. Однако же толстяк бежал и бежал, и по его выставленным вперед ушам и спокойному, с белыми струйками пара дыханию можно было полагать, что он и не собирается останавливаться, видно, намеревался добежать до самой реки.

Впереди горка, конь побежал и в гору. С горки мне стала видна вся колонна, до самой последней повозки. Потом постепенно некоторые стали исчезать, начиная с дальнего конца. Когда же, спустя некоторое время, снова перед моими глазами выровнялась вся колонна, отдельных повозок я уже не видел из-за клубов белого пара, выдыхаемого лошадьми. Отцов толстяк все бежал и бежал…

Подъехав к реке, отец остановил коня, слез с саней и пошел на берег. Там, спустившись на лед, он прошел почти на середину реки, разгреб руками снег (лаптей не захотел запорашивать), топнул раза два ногой по льду. К нему подошли Богдан и Ничипор.

— Ну как? — спросил Ничипор и тоже топнул ногой по льду.

— Можно ехать, — сказал отец и направился к своим саням.

Я стоял на коленках, по примеру отца, на отжимках сена, крепко держал в руках вожжи и с тревожным напряжением ждал того момента, когда начнем переезжать реку. Мысленно прикидывал, кто тяжелее с возом: отцовский толстяк или моя сивка-бурка. Знал, от кого-то слышал, что не только под тяжестью лошади одна повозка переезжает реку, а другая проваливается, зависит это еще и от ловкости лошади, от умения хозяина выбрать дорогу, да и от самого льда, так как и он бывает не везде одинаковый по прочности. На ловкость своей сивки-бурки я надеялся, потому что уже в пути заметил, что ноги ее будто на пружинах — дотрагиваются до земли и отскакивают. Если одна нога провалится, другая спружинит и поможет выскочить: если же обе вместе, передние или задние, то и тогда сивка-бурка выберется и сани перетащит. А вот если вес у нее намного больше, чем у толстяка, тогда лед может не выдержать.

Отец снова стал на колени, потом осанисто опустился подпоясанным кожухом на пятки ног; так он мог ехать хоть и сто километров; ноги не мерзли и не млели. Кленовые лапти поскрипывали время от времени, когда покачивалась фигура отца на ухабах или крутых поворотах дороги. По тому, как отец сел на сани, как взял в руки вожжи, я почувствовал, что никаких неожиданных происшествий на реке не должно быть. Если бы предвиделось что-то опасное, то — я уже знал своего отца — он никогда не сел бы в сани, не пустил бы туда коня, а сам пошел бы впереди и коня повел бы за собой. Случалось уже не раз в прошлые зимы: ехал отец на болото, лед порой проваливался, но Пегая приходила с сеном домой почти сухая, а отец весь обмерзший и будто замурованный в окаменевшую болотную грязь.