Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Мы побежали. Отец уже на бегу оглянулся на своего коня, видно, был уверен, что сам конь никуда не пойдет, пока мы не вернемся. О моей сивке-бурке можно было не беспокоиться: эта не будет объезжать передний воз.

Когда бежал к месту происшествия, я уже отчетливо слышал голос Ромацки — отец правду сказал, — а еще через какую-то минуту мне время от времени видно было из-за отцовой спины, что Ромацка там «спасает» едва не утопшего Хрумкача — безжалостно бьет его кулаками и ногами по беспомощно торчащей из-под снега голове. Когда мы подбежали совсем близко, Ромацка вытащил из пустого подстожья березовую палку и кинулся к Хрумкачу.

— Что ты делаешь? — услышал я резкий, предостерегающий голос. — Что ты делаешь?

От своего воза сюда бежал Хотяновский, он был в нескольких шагах впереди нас. Ромацка замахнулся палкой на коня, но Богдан резким толчком отвел его руку, потом вырвал дручок.

— Ты что?.. Решил искалечить животное?.. Дурище!

— А цего он, волцье мясо!.. Если бы взялся луцсе, то и вылез бы. На своих, бывало, я…

— Конь тут не виноват! — густо выдыхая белую испарину, с возмущением сказал мой отец. — Ты что, не видел, что тут топь только коркой покрыта, не промерзла еще?.. смотреть надо!

Подбежали другие мужчины. По команде моего отца разобрали чуть не все подстожье, чтоб сделать коню подмосток. Я помогал как мог: вытаскивал из пахучего и сухого, только с боков заснеженного подстожья березовые и ольховые прутья с зелеными, завяленными листьями и никак не мог отвести свой взгляд от старого бедолаги Хрумкача, которого и тут настигло такое несчастье. Он так глубоко засел всеми четырьмя ногами и даже брюхом в трясине, что уже даже и не пытался сам выбраться. Избитая Ромацкиными кулаками и ногами морда коня была вся мокрая и измазанная черной тиной; видно, пока были силы и надежда, конь опирался скулами о промерзший грунт, чтоб высвободить ноги.

Я таскал плашки, без раздумья верил отцу, что надо как можно быстрее, всеми средствами спасать коня, а то погибнет, и очень жалел Хрумкача, готов был делать все, что только в моих силах, чтоб помочь ему. Возникало на какое-то время и чрезмерное желание сделать что-то необыкновенное, чтоб сразу поставить Хрумкача на ноги, удивить всех и доставить облегчение всему гурту, так как каждый чувствовал, что если затянется вытаскивание коня, то ехать домой придется ночью. Моя ненависть к Ромацке так бурно росла и накапливалась, что хотелось, если уж нельзя подойти и дать ему как следует, так хоть высказать все перед людьми: пусть все знают, каков он есть и что я о нем думаю!..

Когда все начали хлопотать вокруг коня, выпрягли его, потом стали подкладывать ему под шею и под брюхо палки и просто сухие ветки с сеном, Хрумкач повеселел, захлопал большими сморщенными веками, стирая с глаз примерзшую грязь, закивал шеей, наставил уши и сильно захрапел. Этим он, наверно, хотел дать всем знак, что он еще жив, силен и может выбраться из этой холодной трясины, если ему хоть немного помогут.

— Сейчас, старик, сейчас! — ласково сказал ему Богдан и прикоснулся голой рукой к упругому лошадиному уху: оно было теплое. — Вот еще немного подмостим тебе, и встанешь.

Мой отец подошел к Хрумкачу, когда уже все подпоры были сделаны, и взялся за освобожденный от дуги и оглобли сыромятный гуж.

— Возьмите вдвоем с другого бока! — обратился он к Ничипору и Богдану.

Богдан подошел почти к самой лошадиной шее, хотя там уже рискованно было стоять, лед крошился от усилий Хрумкача встать.

— Я возьму его за шею, — тихо сказал он Ничипору, — а вы — за гуж. А ну, давай, старенький, давай!

Хрумкач решительно мотнул головой, снова захрапел и, видимо напрягши последние силы, рванулся всем туловищем, шеей и скованными густой тиной ногами. Черная, смешанная со снегом грязь брызнула во все стороны, обдала кожух и белые кленовые лапти моего отца, попала даже на облезлую заячью ушанку Богдана, а Хрумкач оставался на месте, только одним боком, кажется, подался немного вверх и взвалился на шаткий подмосток.

— Сдохнет, падаль! — злобно и будто с каким-то удовлетворением, что так случится, выкрикнул Ромацка. — Я на своем когда-то…

— Ты со своим, да один, так и взаправду сидел бы тут, — почему-то бодро, будто ничего плохого и не случилось, сказал Клим Бегун. Он только что подошел сюда, — видимо, немного задержался со своим возом. — Дайте ему немного отдохнуть, — посоветовал мужчинам, указывая рукавицей на Хрумкача. — Пусть он полежит, одумается, наберется сил. У меня когда-то был случай, что весь кавалерийский взвод засел в болоте. И выбрались… Важно, чтоб животное поверило, что оно может выбраться.