Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— А что мне все-таки делать с церковью? — вдруг перешел Бегун на то, что все время его беспокоило и конечно же было причиной его семейной трагедии. — Как мне ее закрыть? Тогда, может, и поп выбрался бы из Голубовки.

— Это обдумайте на месте, — посоветовал Маринич. — Соберите собрание, подумайте. Одному, без людей, нельзя…

— У меня там клуб был бы, если б крест снять да иконы повыкидывать… Почта туда бы перешла, читальня с библиотекой… А то колхознику нашему приткнуться негде. Если что, так все идут в единственный этот наш сельсовет.

— Ну, известно, — согласился Маринич. — Куда ж ему еще пойти? Хорошо хоть, что у тебя под сельсоветом отдельная хата. А возьми вон Живоглодовичи, Убибочки… Клуб тебе нужен, конечно. Но вот ты скажи: куда будешь это сено складывать, что везете сегодня? Может, в этом наипервейшая потребность?

Вместо того чтобы ответить на этот вопрос, Клим оглянулся и, встретив далекий взгляд Богдана, махнул ему рукой, чтоб подошел ближе.

— Куда будем сено складывать? — спросил у него, когда Хотяновский, прибавив шаг, догнал передних и радушно поздоровался с секретарем райкома. — Это наш полевод по арабинскому отделению, — добавил Бегун. — Тут в основном его сено.

— Куда будем складывать? — переспросил Богдан. — Найдем куда, лишь бы… это самое… было что складывать.

— Ну, имеется в виду, чтоб в одном месте, — уточнил Маринич. — Чтоб удобнее было и охранять и брать оттуда.

— Есть у нас гумно одного раскулаченного.

— Большое?

— Да если б полное наложить, то хватило б, пожалуй, на всю зиму нашим коням.

— А далеко от конюшни?

— Все рядом, в том же дворе.

— В Голубовке тоже есть пара таких гумен, — сообщил Бегун. — Меньше чем гугелевские, но пригодятся.

— Я вот еду из Поварчицкого колхоза, — продолжал Маринич, — там собрали колхозники немного семян, ссыпали в амбарчик. Ссыпали, заперли и, видимо, забыли об этом. А кто-то поджег амбарчик, и все зерно сгорело К чему я это говорю?..

— Ясное дело к чему! — подхватил Бегун. — Это к тому, что я теперь ни одну ночь не сплю спокойно. Часто сам встаю и иду смотреть, как там на фермах и в амбарах. Недавно так еще бы немного — и коня украли б.

— Классовая борьба, друзья, — несколько официально сказал Маринич. — Классовый враг сопротивляется всякими способами, всеми средствами.

— Да это был и не классовый, — уточнил Бегун и как-то стыдливо посмотрел на Хотяновского.

Богдан сначала неловко и будто виновато опустил глаза, а потом открыто сказал:

— Это моя баба была… Как ни удивительно… В одной семье живем, а вот… это самое…

— И так может быть, — не особенно удивился Маринич. — В Живоглодовичах что мы имели?.. Мужчины записались в колхоз, обобществили скот, а их жены ночью все разобрали, развели по своим хлевам. Одна своему же хозяину чугун кипятку на голову вылила. Хорошо, что вода уже немного поостыла…

За разговором и не заметили, как шло время, как укорачивалась дорога до Арабиновки. Начинало темнеть. Немного не доехав до реки, Маринич за повод свернул своего коня на хорошо укатанную дорогу на Старобин, потом взял в руки вожжи, приостановил своего бегуна.

— Счастливо вам! — сказал Богдану и, должно быть, мне, так как я сбавил шаг и остановился почти рядом с этими мужчинами.

Я очень хотел, чтобы он сказал что-нибудь похвальное и в мой адрес, уж хотя бы за то, что его конь почти всю дорогу ел сено с моего воза.

— Сегодня у нас еще бюро райкома, — добавил Маринич. — Съезжаемся, сходимся только поздними вечерами.

Он не успел хорошо усесться в возок, как остуженный ходьбой налегке и подкормленный душистым сеном конь рванул с места. Мне долго слышно было, как большие и жесткие комья снега из-под его кованых копыт разбивались о дощатый лобок выгнутого передка.

Переехав реку, я снова услышал диковатый голос Ромацки. Ничипор остановил своего коня, за ним стали все. Выяснилось, что Хрумкач не мог втащить свой воз на более высокий речной берег. Мы подошли, стали подталкивать воз, а мой отец с Богданом взялись за гужи. Хрумкач взобрался на горку, но потом шел вяло и тяжело дышал.

— Не покормил ты его, — снова упрекнул Ромацку Богдан, когда все разошлись по своим возам.

— Да ел, нехай его волки съедят!

— Неужели ты все время таким будешь? — сдержанно, однако на самой грани возмущения, спросил Хотяновский. — Просто не знаю, как ты будешь жить в колхозе?

— Как все будут зить, так и я… — понуро ответил Ромацка.

Сбрасывали сено все вместе, друг другу помогали. Ромацка занял очередь последним. Помочь ему остались только Богдан, мой отец и я. Остальным Богдан сказал, чтобы ставили коней на место и шли домой.

На санях оставалась часть сена, когда Ромацка стал на него коленями и погнал коня в широко открытые боковые ворота.

— Ты куда? — остановил его мой батька. — Еще же не все.

— А цто тут?… Клок один, корове в золоб.

Подошел Богдан, ощупал руками сено и вытащил оттуда торбу, полную овса. Она даже и не вынималась ни разу и конечно же не вешалась Хрумкачу на шею.

7