Троцкий

Наталья Ивановна, восстанавливая тот последний роковой день в жизни Троцкого, почему-то запомнила больше всего то, что он был тихим и солнечным. «Ничто не говорило о зловещности. Солнце светило ярко с утра, как всегда здесь. Цвели цветы, блестела трава, как лакированная… Никто, никто из нас, ни он сам не догадывались о предстоящей гибели». В утренней почте наконец пришло сообщение о том, что Хоттонгская библиотека Гарвардского университета в Бостоне получила рукописи Троцкого на хранение и использование. Изгнанник очень был обеспокоен их судьбой. Отправка в США была похожа на тайную операцию: Троцкий сильно опасался похищения своих бумаг. Теперь он был спокоен за них, кроме того, получал 15 тысяч долларов (смехотворно маленькая сумма за тысячи документов!).

Обычно утром, в начале восьмого, Троцкий кормил кроликов и кур. Наталья Ивановна, занимаясь своими делами, выглядывала в окно, наблюдая за мужем. Она это делала всегда, даже когда он сидел за письменным столом. «Время от времени я приоткрывала дверь его комнаты чуть-чуть, – вспоминает Седова, – чтоб не помешать ему, и наблюдала его в обычной позе – склонившимся над письменным столом с пером в руке». У Натальи Ивановны от большой семьи остался только муж и внук, и она боялась потерять последнее, что у нее в этой жизни осталось. Сам Троцкий признавался, что ему лучше работается, когда он знает: Наталья Ивановна где-то рядом. Даже в своем завещании он нашел возможным сказать о ней самым необычным образом: «Наташа подошла сейчас со двора к окну и раскрыла его шире, чтоб воздух свободнее проходил в мою комнату. Я вижу ярко-зеленую полосу травы под стеной, чистое голубое небо над стеной и солнечный свет везде»{1266}.

Покормив животных, Троцкий садился за письменный стол. В тот день, вторник 20 августа, он намеревался ответить «Эль популяр» и продолжить работу над очередной главой о Сталине. После обеда «Л.Д., – вспоминает Наталья Ивановна, – продиктовал несколько ”кусков“ своей статьи в связи с войной и, как всегда, в половине шестого вечера вышел опять к кроликам». В это время «я вышла на балкон и увидела, что рядом с Л.Д. стоял кто-то посторонний, которого я узнала не сразу, только после того, как он снял шляпу и стал подходить к балкону». Это был «Жасон» (так называли Троцкие Фрэнка Джексона, в действительности – Рамона Меркадера).

– У меня ужасная жажда, я хотел бы стакан воды, – произнес «Жасон», здороваясь с Натальей Ивановной.

– Может быть, вы хотите чашку чаю?

– Нет, нет, я слишком поздно обедал и чувствую пищу здесь, – указал он на горло. – Она меня душит… – Цвет лица у него был серо-зеленый.

После репетиции 17 августа, когда «Жасон» приходил с плащом на руке и оставался несколько минут наедине с Троцким, сегодня ему предстояло совершить ужасное: убить человека, который относился к нему доброжелательно и не подозревал такого вероломства. Хотя Эйтингон долго и тщательно готовил исполнителя к этой последней минуте, Джексон-Меркадер не был роботом. В нем обостренно заговорили элементарные чувства. Одно дело лишать человека жизни на фронте – если не ты его, то он тебя. А здесь? Человек – орудие террора, репрессии – должен либо полностью быть «свободным» от нравственных тормозов, либо идти на страшный шаг, будучи вооруженным фанатичной идеей. Брат убийцы Луис Меркадер спустя 50 лет после того рокового дня утверждает: «Брат был не просто убийцей, а человеком, верившим в дело коммунизма». Да, бывшим республиканским офицером, а теперь агентом НКВД руководила приверженность к страшному сталинскому штампу: «Троцкий – агент мирового империализма и смертельный враг коммунизма».

Но, думаю, не только духовные побуждения заставили молодого испанца превратиться из соратника Эйтингона в его сообщника. Он был вынужден это сделать. Рамон знал, что здесь, в Мехико, его мать. Она ждет его в машине в ста метрах от дома вместе с «Леонидом». Надо думать, какое огромное напряжение испытывают они. В случае его малодушия не только у него, но и у его матери нет шансов выжить. Они – заложники. Гладиаторы-заложники. Только его убьют не на арене честной борьбы, а исподтишка. А вместе с ними – и его младшего брата Луиса, которого по настоянию Эйтингона отправили из Парижа в Москву. Заложники… «Серо-зеленый цвет лица» – это последняя внутренняя борьба перед невидимой тонкой линией, которая делит жизнь и смерть. И за ту линию судьбы, откуда нет возврата, он должен отправить сейчас человека…

”Жасон“ был, как и в прошлый раз, с плащом на руке и в шляпе.

– Почему вы в шляпе и с плащом? Погода такая солнечная…

– Да, но вы знаете, это ненадолго, может пойти дождь…

”Жасон“ после моего вопроса, – вспоминала Наталья Ивановна, – как-то стушевался и направился к кроличьим домикам, где находился Л.Д.

– А статья Ваша готова? – успела спросить Наталья Ивановна.

– Да, готова, – и ”Жасон“ вынул бумаги стесненным движением руки, не отрывая ее от туловища и прижимая плащ, в котором, как позже установили, были зашиты топор и кинжал»{1267} (так в тексте. – Д. В.).