Троцкий

Троцкому не хотелось возвращаться в свою комнату, но закрыв дверцы домиков и сняв рабочие перчатки, он бросил:

– Ну что же, хотите прочесть вашу статью? – после чего, отряхнув синюю блузу, медленно, молча пошел с «Жасоном» к дверям своего рабочего кабинета.

Дальше рассказывает сам исполнитель уже на суде в Мехико:

«Я положил свой плащ на стол таким образом, чтобы иметь возможность вынуть оттуда ледоруб, который находился в кармане. Я решил не упускать замечательный случай, который представился мне. В тот момент, когда Троцкий начал читать статью, послужившую мне предлогом, я вытащил ледоруб из моего плаща, сжал его в руке и, закрыв глаза, нанес им страшный удар по голове…

Троцкий издал такой крик, который я никогда не забуду в жизни. Это было очень долгое ”А-а-а…“, бесконечно долгое, и мне кажется, что этот крик до сих пор пронзает мой мозг. Троцкий порывисто вскочил, бросился на меня и укусил мне руку. Посмотрите: еще можно увидеть следы его зубов. Я его оттолкнул, он упал на пол. Затем поднялся и, спотыкаясь, выбежал из комнаты…»{1268}

Наталья Ивановна так зафиксировала в памяти кульминацию трагедии:

«…Едва истекло 3–4 минуты, я услышала ужасный, потрясающий крик… Не отдавая себе отчета, чей это крик, я бросилась на него… стоял Лев Давидович… с окровавленным лицом и ярко выделяющейся голубизной глаз без очков и опущенными руками…»{1269}

Характеризуя этот момент кульминации 20 августа 1940 года, Судоплатов заметил в беседе со мной:

– В любом деле неизбежны случайности. Проявила себя она и здесь. Как мог сохранить силы Троцкий для борьбы и нечеловеческого крика после такого сокрушительного удара, который нанес альпенштоком физически очень сильный Меркадер? Если бы он погиб сразу, Меркадеру удалось бы, видимо, скрыться.

В доме уже началась суматоха. Джексона-Меркадера тут же схватили охранники и стали избивать. «Мы слышали какое-то жалкое завывание…» – вспоминала Наталья Ивановна.

– Что делать с этим? Они его убьют…

– Нет… убивать нельзя, надо его заставить говорить, – с трудом, медленно произнося слова, ответил Л.Д.

Охранники во главе с Робинсом колотили слабо защищавшегося Джексона кулаками, рукоятками револьверов. Наконец тот прервал свое молчание и, окровавленный, закричал:

– Я должен был это сделать! Они держат мою мать! Я был вынужден! Убейте сразу или прекратите бить!

Это была единственная слабость агента. Затем, в долгие месяцы следствия и суда Меркадер никогда не вернется к этим словам. Он все решил сам и все сделал сам. Никакого ГПУ, никаких соучастников и помощников не знает. Это его решение… Только его.

Как рассказывал Судоплатов, первые полтора года после приговора (20 лет тюрьмы – высшая мера наказания по мексиканским законам) Меркадера часто били в тюрьме, пытаясь узнать: кто же он в действительности? Целых пять лет держали в одиночной камере без окна, но боевик Эйтингона взял себя в руки и долго не отказывался от своих первых показаний, хотя еще на суде был документально уличен, что он не тот человек, каковым он себя называет. Как говорит Луис Меркадер, «после первого шока он пришел в себя и всегда думал, что сделал нужное дело». Приехав через 20 лет в СССР, Рамон, комментируя однажды события в Колумбии, сказал: «Терроризм необходим в борьбе за коммунизм»{1270}. Но он фактически повторил слова Троцкого из работы «Терроризм и коммунизм»! Убитый Рамоном Меркадером революционер писал: «…террор может быть очень действителен против реакционного класса, который не хочет сойти со сцены»{1271}. В этих высказываниях неожиданно прослеживается родство убитого и убийцы. Идеи большевистского якобинства, так насаждавшиеся Троцким в русской революции, вернулись политическим бумерангом насилия к нему самому.

Письмо, которое обнаружили у Джексона в кармане, извещало, что он разочаровался в троцкизме и Троцком. Толчком к этому шагу, на который он решился, явилось якобы предложение Троцкого поехать в СССР, чтобы совершить революционный акт ликвидации Сталина. Письмо явно было написано и отпечатано другими. Но суд сразу установил, что Троцкий с Джексоном оставались наедине всего один раз 17 августа на пять-семь минут, а в день убийства – на еще меньшее время. Троцкий не мог предложить такое малознакомому человеку. Джексон же утверждал, что предложение «поехать в СССР и ликвидировать Сталина» было передано ему устно и лично самим погибшим. Если бы суд знал, что это давний почерк ГПУ-НКВД! Похожие письма были прежде найдены на теле погибшего секретаря Троцкого Рудольфа Клемента, у нескольких ликвидированных невозвращенцев, которые якобы посмертно обвиняли Троцкого и троцкизм в шпионской, террористической деятельности и т. д. Возможно, мотивы этой записки навеяны докладом Зборовского в Москву в феврале 1938 года (если это не мистификация НКВД), когда он утверждал, что Седов поднимал вопрос о поиске террориста, ибо «достаточно убить Сталина, как все развалится…»{1272} В данном случае не вызывает сомнения лживость версии, придуманной в группе Эйтингона.