Троцкий

Войска, охранявшие Зимний дворец, получили приказание стрелять по демонстрантам. Мирная процессия превратилась в кровавое побоище, тотчас получившее название Кровавого воскресенья.

Троцкий услышал о побоище по своем возвращении в Женеву из одной, из многочисленных поездок. Выслушав рассказ Мартова о демонстрации к Зимнему дворцу, «он побледнел, почувствовал головокружение, чуть не потерял сознание». Эмоциональное возбуждение, хотя и обычное для Троцкого, на сей раз имело вполне объективную причину. Весть о Кровавом воскресенье пришла буквально по пятам нескольких оптимистических предсказаний, сделанных им на основании хода русско-японской войны. В ноябре и декабре 1904 года Троцкий опубликовал статьи, в которых критиковал чересчур «снисходительное» отношение меньшевиков к русским либералам; в этих статьях содержались страстные предсказания приближающегося переворота в России. Большинство соратников считали надежды Троцкого сильно преувеличенными. Вот почему теперь, услышав от Мартова о Кровавом воскресенье. Троцкий так возбудился. То, что его соратникам казалось результатом эйфории, теперь подтверждалось жизнью. События разворачивались стремительно. Эмигранты завороженно следили, как история сливается с их собственными мечтами.

Троцкий решил броситься в неизвестное. У него не было никаких организационных связей и никакого плана. В самой попытке возвращения в Россию таился немалый риск. Его могли арестовать как беглого ссыльного. Его могли даже приговорить к каторжным работам.

Но в феврале 1905 года сомневаться было уже невозможно. «Я больше не мог оставаться за границей. С самого съезда я не имел никаких контактов с большевиками. Я порвал организационно с меньшевиками. Единственное, что мне оставалось, — действовать по собственному усмотрению». Этим словам суждено было, по существу, оставаться его девизом вплоть до 1917 года.

Прежде всего он выслал вперед Наталью, чтобы приготовить жилье. Сделать это надлежало, конечно, втайне. Затем он должен был укрепить свои «теоретические позиции». Он бросился назад в Мюнхен, чтобы показать Гельфанду гранки своего нового памфлета. В нем он разносил меньшевиков за половинчатость и нерешительность. Гельфанд прочел статью с восторгом, нараставшим по мере чтения. Содержание, а особенно предмет статьи, настолько его разожгли, что он тут же выразил желание под ней подписаться. Это был чуть ли не первый пример марксистского документа, в котором теоретический анализ ситуации переплетался с практическими возможностями. Гельфанд согласился написать предисловие к статье. В этом предисловии он пророчески предсказал — впервые в истории, — что марксистская партия может «взять власть» в России. Дерзость этого пророчества превосходила даже смелость самого Троцкого.

И большевики, и меньшевики выступили против этого пророческого предсказания, хотя и по разным причинам. Как марксисты, они не могли согласиться с выводом, который Гельфанд сделал, исходя из здравого смысла. При всей смелости своего предсказания он, однако, не говорил о «диктатуре пролетариата». Он употреблял термин «рабочее правительство», исходя из того, что коль скоро рабочий класс сможет сбросить буржуазию, то его делегаты естественным образом станут решающей силой в любом временном правительстве.

Пробыв несколько недель в Мюнхене и написав еще несколько статей, в которых безудержные мечты чередовались с бесстрастным анализом предстоящих действий, Троцкий в конце концов выехал вслед за Натальей в Киев. Это был в то время один из центров марксистского подполья. К тому же полиция там была не так активна.

В Киеве он встретился с одним из самых выдающихся членов крохотной большевистской верхушки Леонидом Красиным. Обеспеченный инженер, Красин занимался сбором денег для партии. Будучи сторонником примирения двух партийных группировок, он в этом вопросе сочувствовал Троцкому.

Троцкий намного опередил других эмигрантов. Те все еще не имели четкого представления о том, что происходит в России, и продолжали обсуждать положение, оставаясь в Европе. Таким образом, он с самого начала вырвался вперед.

В середине октября из Петербурга пришло сообщение о всеобщей забастовке. «Шуршание газетного листа в тишине гостиницы показалось мне грохотом обрушившейся лавины… Революция была в разгаре».

Троцкий помчался в Петербург. Уже на следующий вечер он впервые выступил перед подлинно широкой аудиторией на импровизированном массовом митинге.