Троцкий

Все это время Троцкий продолжал жить на гонорары от либеральной «Киевской мысли». Поскольку газета стояла на патриотической платформе, Троцкому приходилось довольно искусно лавировать, то есть скрывать или искажать свои взгляды, чтобы не испортить отношений с издателями. Он мог рассчитывать на опубликование лишь тех своих статей, где критиковались противники России. Это, понятно, понуждало его ограничиваться более или менее объективными репортажами, включая также анализы военных действий. По существу он стал не только репортером, но и военным корреспондентом. Он разъезжал по Франции, расцвечивая свои репортажи местным колоритом, атмосферой, впечатлениями и т. п. Он посещал госпитали и беседовал с солдатами, подслушивая их разговоры в кафе и на улицах. В то же время он читал много серьезной военной литературы. Вообще военные корреспонденции у него получались исключительно удачные.

Хотя Троцкий и старался быть «объективным», он всё же впал в немилость: французскому правительству не понравились его нападки на союзников. Подстрекаемые вдобавок царским правительством, французы в конце концов потеряли терпение. 15 сентября 1916 года они закрыли «Наш мир»; на следующий день Троцкому и его семье было предложено покинуть Францию.

Троцкий боялся, что его вышлют в Россию, поэтому он приложил все старания, чтобы вернуться в Швейцарию или, в крайнем случае, перебраться в Италию или через Англию — в Скандинавию. Переговоры продолжались целых шесть недель, пока 30 октября парочка полицейских не препроводила его силой через испанскую границу.

Оставалась еще надежда перебраться в Италию, но для этого нужно было задержаться в Испании. Между тем французы информировали испанскую полицию о том, что Троцкий — «опасный анархист». Две недели спустя его арестовали и бросили в тюрьму.

Все эти обстоятельства безумно нервировали Троцкого; ему приходилось сидеть сложа руки, в то время как его друзья в Италии и Швейцарии добивались для него визы. Выпущенный из тюрьмы, он провел шесть недель в Кадиксе, роясь, как книжный червь, в тамошней старинной библиотеке; предполагалось, что он покинет страну с первым же судном; но, когда это оказалось судном, идущим на Кубу, Троцкий воспротивился отправке так энергично, что ему разрешили ждать корабля, направляющегося в Соединенные Штаты.

В конце декабря он был отправлен в Барселону, в сопровождении полицейских; туда же наконец-то прибыли Наталья и сыновья; еще через несколько дней, на Рождество 1916 года, они погрузились на корабль, идущий в Нью-Йорк. Путешествие продолжалось две с половиной недели.

В Нью-Йорке их встречал друг и будущий соратник Николай Бухарин. Как вспоминает Наталья, «Бухарин встретил нас с распростертыми объятиями. В свои 29 лет он был воплощенная жизнерадостность: открытое смеющееся лицо, привлекательный характер, яркий ораторский дар в сочетании с незаурядным чувством юмора».

Не успели Троцкие сойти на берег, как в девять вечера Бухарин явился к ним снова — всего лишь затем, чтобы показать местную библиотеку. Уже на следующий день Троцкий начал работу в местном русском издании «Новый мир».

Нью-йоркская колония русских эмигрантов и социалистов устроила Троцкому восторженный прием. Как-никак он был теперь одним из самых выдающихся деятелей русского социалистического движения и вдобавок — автором Циммервальдского манифеста. Для здешней пацифистски настроенной русской колонии, большинство в которой составляли к тому же евреи, он был идеальным героем. Его прибытие в Нью-Йорк было отмечено везде, даже в буржуазной печати.

Семья поселилась в маленькой квартирке в Бронксе, за 18 долларов в месяц. Троцкий, как обычно, зарабатывал на жизнь статьями и лекциями. Много позже рассказывали, будто во время своего недолгого пребывания в Нью-Йорке ему довелось мыть посуду, кроить одежду, аккомпанировать в кинотеатрах и тому подобное. Все это, разумеется, было чистейшим вымыслом, основанным на представлении о Троцком, как о типичном еврее (не случайно в этом перечне упоминается закройщик — типично еврейская специальность). Троцкий решительно опровергал все эти слухи, и ни в одном заслуживающем доверия источнике они даже не упоминаются.

Он был «звездой сезона», одно присутствие которой на званом вечере позволяло назначить самую высокую цену за вход. Случалось, что такой вечер задерживался на несколько часов, потому что Троцкий, которому приходилось участвовать во множестве подобных мероприятий одновременно, просто физически не мог успеть повсюду.

Понятно, что на небольшую нью-йоркскую колонию он произвел сильнейшее впечатление. Особенно поражало, как пишет Зив, то, что он держался весьма замкнуто. Он произносил речь, ему аплодировали, и он тут же исчезал: не смешивался с собравшейся толпой, как было принято среди социал-демократов, а попросту исчезал с вечера; он общался только с руководителями, а не с простыми людьми. Он вел себя, как августейшая особа: никогда не забывал подчеркивать дистанцию между собой и, скажем, каким-нибудь репортером.