Троцкий

Хотя Троцкий, ныне пылкий большевик, был принят в партию без особых возражений, этому сопутствовал, однако, некий невнятный ропот. Широкой публике он, возможно, и казался воплощением большевизма, но партийные ветераны предчувствовали, что еще хлебнут с ним горя. Ленину не удалось убедить своих соратников дать Троцкому соответствующий пост в большевистской печати; 4 августа, когда Троцкий еще находился в тюрьме, его забаллотировали (11 голосами против 10) на выборах состава центральной редколлегии большевистских газет; и только после выхода из тюрьмы он был наконец назначен одним из главных партийных редакторов. Соответственно и он поначалу вел себя осторожно: не бросался со своим обычным пылом во внутрипартийные дискуссии.

Ближайшие соратники Ленина — Зиновьев и Каменев — яростно выступили против всей ленинской затеи; они считали ее авантюризмом, не имевшим ничего общего с марксистским учением о медленной поступи исторических сил.

Вся практическая сторона переворота сводилась к простому вопросу: способны ли большевики собрать достаточно сил, чтобы одолеть противостоящую им оппозицию? В долговременной же перспективе главной причиной, оправдывавшей захват власти, была, по Троцкому и Ленину, неизбежность великого переворота — революции в мировом или, по крайней мере, континентальном масштабе.

И Троцкий, и Ленин были убеждены, что революция в Европе неизбежно произойдет и притом — в самом ближайшем будущем. Троцкий давно утверждал, что социалистическая революция в России может быть только прелюдией к общеевропейскому взрыву — это составляло часть его теории перманентной революции; Ленин придерживался аналогичных взглядов.

В этом-то состоянии мессианского возбуждения, сочетавшегося со вполне реалистической оценкой практических возможностей, Ленин, поддерживаемый Троцким, двинул партию на штурм.

В чем они отличались — это в своем отношении к юридическому обоснованию переворота. Ленин полагал, что неустойчивость и подвижность всей ситуации делают выбор времени и тактики куда важнее всяких юридических тонкостей типа: что представляет собой переворот, кто его совершает, от чьего имени? Не будучи догматиком в деталях (неважно, где начать — в Москве или даже в Финляндии), он хотел, чтобы большевики открыто захватили власть именно как большевики.

Троцкий был куда дипломатичнее. Его осторожность была частично связана с его положением новичка в партии, но главным образом — со званием председателя Петроградского совета. Он считал разумным воспользоваться пробольшевистскими настроениями масс и, приурочив переворот к предстоящему съезду Советов, именно ему передать захваченную тем временем власть. По его плану большевики должны были захватить власть от имени Петроградского совета и с помощью его аппарата. Это, понятно, тоже был камуфляж, поскольку в Совете у большевиков было автоматическое большинство, а сам Троцкий был его председателем, так что независимо от названия власть все равно переходила к тем же людям. Зато в этом случае можно было изобразить переворот не как большевистскую затею, а как реализацию популярного в массах лозунга «Вся власть Советам!»

Вышло так, что именно Троцкий, придумавший этот «легальный» вариант переворота, оказался в результате автором самого первого обмана, который и поныне содержится в названии режима: «Советский Союз», — предполагающем, будто большевики «представляют» массы по принципу выборности.

Конечно же, все эти тонкости ничего не меняли по существу, потому что и Ленин, и Троцкий считали, что реальная власть должна находиться в руках большевиков, тогда как съезд Советов будет лишь «легальным» их рупором. И понятно, что эта комбинация была приемлемой для большевиков постольку, поскольку они обеспечили себе большинство на съезде.

Оказалось, однако, что главным в подготовке переворота стал именно его «юридический» аспект. Техническая сторона операции, сам захват власти, оказался самым незначительным ее звеном. Забавно, что для оправдания переворота в глазах своих же союзников большевики пустили в ход все тонкости логических построений, все резонерство так называемой «марксистской диалектики», которые не имели ни малейшего отношения к тому, что они одновременно говорили широким массам.

Массы устали от войны — большевики призывали к миру.

Не хватало буквально всего, особенно продуктов — большевики требовали хлеба.

Крестьяне требовали переделить землю — большевики призывали к экспроприации земли.

Все эти лозунги, которые не имели никакого отношения не только к большевизму, но даже к марксизму, были выдвинуты большевиками, чтобы обеспечить себе широкую общественную поддержку.

ЦК, однако, все еще не мог прийти к единодушию.

Одна из главных несообразностей этого странного переходного периода состояла в том, что в отсутствие Ленина роль самого авторитетного большевистского лидера — во всяком случае в глазах общественного мнения — перешла к Троцкому. Человек, который на протяжении пятнадцати лет был самым непримиримым врагом большевиков, вдруг стал их самым авторитетным трибуном!