Трудная борьба

Когда мать, тетка, старшая сестра, разные Матрены Ивановны и Анны Степановны осуждали ее занятия, находили, что это не женское дело, она досадовала, но не особенно: она успокаивала себя мыслью, что все эти люди, никогда ничему не учившиеся, заботящиеся только о еде, о квартире да об одежде, не могут ни желать, ни понимать удовольствия, доставляемого умственным трудом. Но когда умный Митя, сам учащийся и любящий научные занятия, — когда Митя повторяет их слова, когда он, подобно им, находит, что она поступает не по-людски, берется не за свое дело, — это горько, невыносимо горько слышать! Она надеялась быть его другом, товарищем, а он, и другие учащиеся мальчики, так же как он, смеются над ней, презирают ее! Неужели они правы? Неужели ей, в самом деле, вязать платки да стряпать кушанья, как мать, или вышивать на пяльцах и ждать богатого жениха, как Анюта, и не мечтать ни о чем другом! Но ведь это же тяжело, невыносимо тяжело…

И бедная девочка безутешно рыдала, припав головой к холодной стене чулана.

— Ольга! Оленька! Где ты? Куда она девалась?… — раздался жалобный голос Пети. Оля знала, что если ее помощь нужна Пете, то все домашние примутся разыскивать ее и непременно откроют, ее убежище. Она предпочла сама выйти, наскоро отерев слезы.

— Ну, что тебе надо? Чего ты ноешь? — сердито обратилась она к Пете, беспомощно ходившему из комнаты в комнату, призывая ее.

— Да мне к завтрему задано начертить карту Африки, а я совсем не знаю, как и начать; покажи, миленькая, — Мите некогда…

— Вот выдумал! Разве это женское дело — чертить карты? — насмешливо вскричала Оля:- я пойду чулки штопать… Пусть тебя учат мужчины!

— Да отчего же, Олечка? Что это ты говоришь? — растерянно спрашивал Петя, никогда не слыхавший от сестры таких слов.

— А то же и говорю?! — продолжала сердиться Оля. — Теперь, пока я тебе нужна, ты ко мне приходишь за помощью, а подрастешь, подучишься немного-и будешь говорить, как другие, что не мое дело заниматься книгами, что я должна знать кухню да шитье и — ничего больше!

— Ах, Олечка! Да неужели я могу когда-нибудь это сказать! — вскричал Петя. — Как же не твое дело заниматься книгами, когда ты такая умная, все знаешь, понимаешь! Без твоей помощи я бы совсем не мог учиться.

Искренняя горячность, с какою мальчик высказал свои чувства, тронула Олю, успокоила ее раздражение.

— Смотри же, Петя, — серьезно, но уже ласково сказала она: — не забывай своих слов, и когда ты вырастешь большой, помни, что я тебе помогала, не мешай другим девочкам учиться!

— Вот выдумала! С чего же мне им мешать! — вскричал Петя, очень довольный тем, что сестра перестала сердиться и поможет ему готовить уроки. Для него, в сущности, было решительно все равно, кто больше учится — мальчики или девочки; даже если бы спросили его мнения, он, вероятно, сказал бы, что девочек следует отдавать в гимназии, а мальчикам предоставлять проводить дни в кухне или во дворе; это избавило бы его самого от ученья, которое до сих пор очень плохо давалось ему. Он просидел два года в первом классе, сидел уже другой год во втором, и до сих пор не мог приготовить ни одного урока без помощи брата или сестры. У Мити редко были время и охота заниматься с ним, так что эта обязанность лежала почти исключительно на Оле и только благодаря ей Петя мог кое-как держаться в гимназии.

ГЛАВА VII

Занимаясь с Петей, Оля как будто несколько утешилась и развлеклась, но на самом деле, она ни на минуту не забывала того, что так сильно огорчило ее. Впрочем, Митя, по-видимому вовсе не хотел, чтобы она забыла его слова, напротив он на другой день повторял то же самое уже без всякого раздражения и прибавил, что, по его мнению, Оля поступит гораздо разумнее, если отбросит все свои нелепые затеи и станет держать себя попроще. Она знает довольно много, — больше многих других девушек, — и может удовольствоваться этим. Оля была до глубины души оскорблена советом брата; она не могла спорить с ним, не могла доказать ему, что он неправ, — она просто возмущалась, чувствовала себя и оскорбленной, и несчастной. У нее явилось сомнение: все говорят одно и то же, все находят ее желания и стремления нелепыми; может быть, это и правда, может быть, она в самом деле поступает глупо, напрасно тратит время и силы?…

Два дня девочка не дотронулась ни до одной книги. Когда на третий день утром она, по обыкновению, пришла к Зейдлер, Леля была поражена ее бледностью, ее утомленным, унылым видом.

— Что это с тобой, Олечка, — с участием спрашивала она: — ты больна?

— Нет, милая, я совсем здорова, — отвечала Оля, и тут же рассказала подруге свое горе, свои сомнения.