Трудная година

— Завтра вам передадут списки всех рабочих и жето­ны. Кто не снимет жетон, тот отсутствует. При выходе — отбирать. В другие ворота — пропуск только с жетоном, там будет военная стража. Однако жетон дает право на проход. Вы понимаете, какая на вас возлагается ответст­венность? Мы боремся с саботажем. И еще... я боюсь ди­версий. Так что... Провороните — и вам галстук на шею, и мне. Ничего не поделаешь! Хочешь жить — делай, что велят.

Вера молчала.

X

Вернувшись домой, она долго стучала, пока Нина от­крыла дверь. И сразу же, как только дала Вере есть, ис­чезла в кухне. А Вере хотелось поделиться впечатления­ми, попросить совета. Она все боялась, что, согласившись работать табельщицей, изменила своему принципу. Ждала Нину. Однако — совершенно неожиданно для Веры — в комнату вошел Кравченко.

— Не помешаю? — спросил он, усаживаясь на стул и складывая костыли.

Курчавая борода делала его старым, но глаза на этом усталом, бледном лице человека, который перенес тяже­лую болезнь, горели по-молодому. Он пристально смотрел на Веру, и ей было неловко под этим взглядом. Однако она не выдала своей неловкости, и, наверное, это как раз и привело к тому, что случилось в следующую минуту.

— Вера Васильевна! — сказал Кравченко после доста­точно, долгого молчания.— Мне Политыко сказала сегод­ня, что вы не в курсе дела. Это и хорошо и плохо. Я кое-что узнал о вашем прошлом и решил быть откровенным... тем более, что многого и не утаишь... Там, в вашей кухне, в шкафу стоит радиоприемник и...— Он вдруг позвал:— Нина, идите сюда!

Нина вошла, засмеялась, как-то виновато чмокнула Веру в лоб, передала Кравченко какие-то листки. И еще не пришедшая в себя Вера услыхала:

— От Советского информбюро?..

Кровь толчками прилила к лицу, и ей стало жарко. И когда Кравченко, кончив читать, сказал:

— Я хочу, чтобы вы знали... Всякая нвдоговоренност вредит дружбе, а мы должны дружить. Факт?

Вера, как зачарованная, повторила:

— Факт,

Нина засмеялась.

— Я не имела права говорить без разрешения, поверь­те мне, Верочка!

— Я понимаю.

А Кравченко свернул сводку и, передавая ее Нине, ко­ротко бросил:

— Перепечатать надо. И распространить, Пусть люди знают правду. — И потом, снова взглянув на Веру молоды­ми глазами, резко спросил: — Вы можете раздать? Хотя бы женщинам?

Вера сказала, что ее перебросили на лесокомбинат в ка­честве табельщицы. Она даже заволновалась, ожидая, как к этому отнесутся ее новые товарищи.

— Табельщица? Это уже до некоторой степени опора администрации,— вслух рассуждал Кравченко; обе женщи­ны не сводили с него глаз.— Табельщица может быть дру­гом рабочих и их врагом. Все зависит от того, как понимать свои обязанности.— Потом усмехнулся — хитровато, по-мальчишески: — Ну, что ж... Вера Васильевна, будете рас­пространять сводку среди рабочих комбината. Только... осторожно. Как бы нам не попасть за колючую проволоку.

— Спасибо, товарищ Кравченко! — сказала Вера, вста­вая.

Кравченко тоже встал.

— Теперь мне здесь поселиться надо.— Он показал на двери соседней комнаты.— А кухней пользуйтесь, как обычно. Хозяйничайте там, одним словом... чтобы помень­ше было всякой таинственности.

— Ну, в наш переулок вряд ли кто забредет.

— Придет время, забредут не только сюда. Осторож­ность в нашем деле прежде всего.

Этот вечер они провели вместе. Кравченко оказался простым и веселым человеком, и его приглушенный голос вселял спокойствие и надежду.

Назавтра она взялась за свою работу совсем с иным настроением. Она еще не знала, какую пользу может при­нести рабочим, будучи табельщицей, но была уверена, что со временем это прояснится. Теперь она должна была при­ходить раньше всех, выносить из будки доску с жетонами, и рабочие, приходя на комбинат, снимали каждый свой номер. С этими номерами они получали возможность прой­ти через другую калитку, уже во двор.

В первый день все девять женщин пришли на элект­ростанцию. Через час после начала работы в будке поя­вился тот самый русский инженер и немец. Директор спросил по-немецки, сколько рабочих не пришло. Инже­нер в коротком «демисезоне» повторил вопрос по-русски. И Вера решила пустить в игру новый козырь — она отве­тила по-немецки:

— Явились все, господин директор.

И как тогда, в фельдкомендатуре, радость засветилась в бесцветных глазах немца, и он воскликнул:

— О-о! Вы были в Германии?

— Нет, я изучила язык в советском институте.

Немец настороженно повел головой, при этом его боль­шие оттопыренные уши чуть заметно вздрогнули.

— Вас же там учили евреи! — брезгливо продолжал он. — Я никак не могу привыкнуть к этому жаргону... А вы говорите, как настоящая немка.

Это был, должно быть, комплимент, и надо было побла­годарить.

Потом директор сказал, что ежедневно она обязана докладывать, сколько человек не пришло на работу, и по­давать их списки. И ушел. Вместе с инженером.