Трудная година

Вера пошла по направлению к своему дому, но потом подалась в сторону городского сада, прошла по аллее, на которой снег уже растаял, снова воротилась на Советскую. Теперь здесь было пусто. На фоне синего неба недвижно высилась белая перекладина, и на ней... Вера приблизи­лась. Неужели это Маша? Палачи сорвали с нее одежду, и узкое тело женщины вытянулось ногами вниз, будто силясь опереться о землю. А на столбе был прибит лист фанеры с надписью: «Она помогала преступникам и партизанам. Так будет со всеми, кто нарушает покой города».

Боль и ненависть ваполнили все уголки Вериного сердца.

— Синьорита! — прозвучало где-то совсем близко.— Прошу прощения, мне надо...

Итальянский офицер стоял перед нею с фотоаппара­том. Вера посмотрела ему в глаза.

— Прошу отойти. Отсюда лучше видно всю фигуру. Я думаю, что это девушка. Совсем еще молодая, детское тело.— Он навел аппарат на виселицу.— Для коллекции.

Этот офицер был их сосед.

Вера круто повернулась и быстро зашагала, почти по­бежала прочь. Только бы он не увязался за нею! Она не знала, что сделает, однако чувствовала — начинает терять над собой власть. Она бежала и слышала за собою шаги — это он, сосед... И вдруг ее нагнали.

— Как вы можете...

Перед нею стоял Юрка.

— Мне все равно, кто вы...— сказал парень, тяжело дыша. Лицо его было бледным, будто от быстрой ходьбы кровь отлила от него.— Я не знаю ни вашего имени, ни вашей фамилии. Но я чувствую — вы наш человек... У ме­ня есть брат, послушайте... Нас будет трое... Согласны?

— Мы будем выслеживать их, убивать и...

...Они шли уже переулком, и у них под ногами дроби­лись солнечные блики. Во дворе итальянец-повар стоял, широко расставив ноги, и держал медную кастрюлю, а Энрико лил на нее воду и заливисто смеялся. Вода стекала с кастрюли, смывая белое тесто.

Солнце ярко горело в меди, в каплях воды, в черных бусинках глаз Энрико.

— Синьорита с кавалером! Такой молодой!.. Даже моложе меня. О, бедный Энрико!

Наконец они перед дверьми квартиры. Им никто не отвечает. Еще раз, еще! Стучат костылями.

— Вера? — спокойно спрашивает Игнат.

И вот они здороваются — Игнат и Юрка.

— Мы пойдем с ним на кухню, чтобы не мешать... Там вас ждет человек, Вера Васильевна.

Она входит в столовую. У окна стоит человек в суконной свитке. Пышная русая борода, и такие же русые во­лосы падают на лоб.

— Как Марат и Эдик? — спрашивает незнакомец.— Кац мне сказал, что вы знаете, где они живут...

— Кто вы?

Человек смеется.

— Неужели я так изменился за эти месяцы, Вера Ва­сильевна?

Она делает шаг к окну, вглядывается.

— Павел Степанович! Вы?

Назарчук хватает ее за руки, пожимает их. И тут уже Вера не может сдержаться — она целует Назарчука.

IX

Скоро Кравченко выпроводил Юрку из кухни и постучался к ним. И Вере не трудно было заметить на Игнато­вом лице торжественное сияние. Минута, о которой думал в долгие часы трудного одиночества и которую ждал с верой в душе, пришла: партизаны прислали своего чело­века. Теперь можно будет координировать действия, со­гласовывать мероприятия... Какие широкие возможности открываются перед подпольем.

— Не удивляйся, товарищ Кравченко, что я так за­просто с Верой Васильевной. Мы — старые друзья, а ее муж...

— Наум!.. Боже мой...

— А ее муж — отважный и преданный делу партии человек. В отряде товарища Андрея о нем говорят с ува­жением и любовью... До вечера я не могу задерживаться, нельзя... Передайте Политыко, что ее муж надеется на скорую встречу. Он — наш командир.

— Павел Степанович, дорогой! А мы... мы встре­тимся?

Назарчук молчит. Вера смотрит ему в глаза, Назар­чук отводит взгляд в сторону. Он не сомневается, нет, просто обдумывает и взвешивает.

— Ясно, Вера Васильевна... Не так скоро, но увиди­тесь... А пока вы нужны нам здесь. Немного придется подождать...

— Ну, конечно, Паша!.. Извините! Мне достаточно и того, что вы сказали. Зная, что Наум с вами, я готова на все...

— С нами и Борис... Он беспокоится о сестре... Сейчас он пишет свою первую симфонию. Вы удивлены? Наш на­род любит музыку... Но ближе к делу...