Трудная година

Терешко вскочил с места, позвал Сымона. Тот остано­вился у порога. Над жадными глазами крыльями подни­мались черные брови. Эти брови были одним из тех со­вершенных произведений природы, на которые она отва­живается не слишком часто. Он поводил правой бровью, как это делают девчата.

— Познакомьтесь, Вера Васильевна... Во всем мире нет у меня друзей-приятелей. Только он. Пройдоха и жу­лик, однако без него я волком бы взвыл... Пей с нами, Сы­нонка! Вот! — Он подал парню свой стакан.

Парень глотнул спирту и поставил стакан обратно на стол. Потом взял кончиками пальцев ломтик голландского сыра и начал есть его без хлеба. И все время, пока ел, не сводил глаз с Веры, и от этого ей было как-то не по себе.

— Никто, никто не отзывается на наш призыв! Прихо­дят какие-то чудовища... Какие-то допотопные создания. А мне нужны культурные люди, Вера Васильевна! Мне надо создавать культуру... Только ради этого я и согласил­ся возглавить «бюро пропаганды», не сомневайтесь. Мне известно, что многие писатели, художники, ученые оста­лись здесь... Они пошли в лес — но это напрасная трата времени!.. Мне приходится опираться или на проституток, или на жуликов...

— Патрон, перед вами женщина! — перебил его Сымон, и брови его дрогнули.

— Разве я что-нибудь нецензурное? — тихо поинтере­совался Терешко.— Извините... Одним словом, Вера Ва­сильевна, мне трудно, верьте или не верьте...

— Будем помогать друг другу,— сказала она, и Те­решко наклонился к ней, поцеловал ее руку. Губы у него были сухие и холодные.

— Работу мы вам найдем, у нас, любую. Но не в этом дело, Вера Васильевна. Мы организуем свой клуб... без лекции, без собраний, избави бог. Уютная гостиная... артисты... художники... Вы — хозяйка. Вы сделаете так, чтобы были люди... интеллигенция... Мы будем делать все, чтобы разрушить стену между властью и интеллигенцией, и тогда... тогда мы получим из их рук независимость. Со­гласны?

Вера кивнула.

— А я буду вашим лакеем,— сказал Сымон и взял со стола бутылку.

— Чего стоит мужская благодарность! — засмеялся Те­решко.— Совсем недавно я вытащил его из ямы и сделал...

— Негром! — с вызовом закончил парень и вылил ос­татки спирта в стакан.— А я так думаю, что на наш огонек полетят те же самые мотыльки... И лучше смириться, пат­рон, а не принимать близко к сердцу все эти мировые проблемы... Отчизна, федерация, интеллигенция... Луч­ше — пить! Дадут немчуре по затылку, так и вам доста­нется, имейте это в виду. Значит, лучше — жить! Жить!

— Лакей с такими взглядами небезопасен!— пошутила Вера.— Я пойду. Если можно, позвоните на биржу, у меня завтра явка... Куда и когда прийти?

— За вами придет машина,— сказал Терешко.— По­слушайте, а как у вас дела... материальные?

— Гардероб проела...

— И не прийти ко мне!-

Вера опустила глаза:

— Я случайно узнала, что вы здесь... Но встреча с вами для меня дороже всяких материальных благ...

— Кроме шнапса,— не преминул вставить Сымон.— Разрешите вас провести.

Терешко кивнул, будто и это было в его власти.

Они расстались.

На улице было полно солдат. Они бродили толпами, громко разговаривали, пели, и среди них шныряли поли­цейские. Очередь медленно лилась в двери биржи, а из ворот выходили те, что прошли комиссию. Недалеко от этого места Вера и ее провожатый увидели девушку, хоро­шо одетую. Она плакала и вместе со слезами стирала с лица следы краски. Рядом стояли два немца-солдата. Они что-то говорили девушке. Потом девушка присоединилась к очереди. А солдаты засмеялись, и один из них сказал: «Придется искать новую. Для коллекции. Не стану же я беспокоить фюрера из-за этой стервы!»

— Цена жизни,— заметил Сымон, беря Веру под ло­коть. — Она, дура, надеялась, что, если спит с этим хряком, так уж и все. А её, голубку, за шиворот и ту-ту-у!..

— Откуда у вас такая ненависть? — спросила Вера.— Вы же такой молодой... и у вас есть дело.

— Какое? Быть холодным душем для Терешко? Это — эпизод. Я давно знаю, чего стоят все эти мировые землетрясения. Жизнь у меня пропащая, а дороги — путаные. Еще три года тому назад я фланировал по улицам Магадана, а что будет со мною через месяц — неизвестно. Я уже ни во что де верю.

— Неужели вы не верите в дело, которому взялись служить? Мне кажется, я из ваших рук получила однажды листовку...

Сказала и почувствовала, как ослабли его пальцы на локте. Это длилось только мгновенье, однако и его было достаточно, чтобы почувствовать заминку.

— Ошибка,— сказал Сымон,— я политикой не занима­юсь. И женщинами тоже... Сегодня — рецидив... Разреши­те вас оставить.

Она заметила с улыбкой:

— Лакеи так не служат... Они выполняют приказы...

— Я ж еще не нанялся! — усмехнулся он и пошел прочь.

Она постояла с минуту. Теперь надо было выделить из всего увиденного и пережитого главное и передать это Игнату.

Она подошла к двери, хотела постучаться, но двери были приоткрыты. Она вошла, удивленная, и увидела Крав­ченко и Энрико, которые мирно сидели друг против друга и курили сигареты. Энрико чирикал: